Арман Делафер - Одиль, не уходи!

— Ты не играешь? — спросила Одиль, усаживаясь за стол.

Я покачал головой. Конечно, охотнее всего я сел бы играть и разлучил ее с Лабордом, который уже уселся за тот же стол, что и моя жена. И это доставило бы мне огромную, мстительную радость. Но я не хотел давать Одиль возможность побежать к старому дубу, пока мы будем сидеть за картами.

Вскоре я заметил, что Одиль играет так, чтобы как можно быстрее выйти из игры. Все мысли ее были в парке, возле дупла в старом дубе, единственное, чего ей хотелось — это побежать туда, вынуть письмо и прочитать его.

Незаметно я вышел из комнаты и, сделав вид, что хочу подышать свежим воздухом, прошел в парк. Луна ярко освещала аллею, деревья на которой казались сейчас особенно красивыми. Но я не был расположен любоваться красотами лунной ночи, у меня была совсем другая цель.

То, что я предвидел, вскоре произошло. Одиль вышла, почти выбежала из дома и тут же столкнулась со мной.

— Вот это да! — весело сказал я. — Ты куда это собралась?

— Ты меня напугал! — вскрикнула она.

Я загораживал ей дорогу, и в ее взгляде мелькнуло нечто жестокое. Сила охватившего ее желания была такова, что она забыла даже подыскать оправдание тому, что оставила гостей и оказалась в парке. Мне пришлось спросить ее об этом, но она не проявила ни малейшего смущения:

— В доме жарко, все курят. Я проиграла партию и вышла немного подышать свежим воздухом. А ты?

Кошка снова упала на все четыре лапы.

— Я любовался лунным светом.

Она медленно шла рядом со мной по аллее, в которой я застал ее два дня тому назад. Когда мы проходили мимо старого дуба, ее рука непроизвольно дернулась и сжалась в кулак, она повернула голову и, как завороженная, посмотрела на дерево. Мы прошли еще метров пятьдесят, и тут Одиль остановилась.

— Думаю, мы не должны оба оставлять гостей. Это некорректно по отношению к ним. Пойду в дом.

— Ты права, — ответил я. — Я тоже пойду туда.

Неужели она рассчитывала, что я дам ей возможность уйти одной и мимоходом вынуть письмо из тайника? Наверняка именно так и было, хотя на лице ее не отразилось и тени раздражения. Мы вновь прошли мимо дуба, но на сей раз она даже не взглянула на него.

— Я не должна была уходить так далеко, — сказала она. — Меня наверняка уже ждут для следующей партии.

Она ускорила шаг: теперь она понимала, что надеяться ей не на что, и что я намерен сопровождать ее до самых дверей. Когда мы свернули с аллеи, где наши тени были справа от нас, они оказались впереди и слились.

— Это может вдохновить поэта, — заметил я.

— Я бы скорее подумала о театре марионеток, — пожала плечами Одиль.

Наши тени переломились на фасаде дома. Мы пришли.

— Смени меня через полчаса, — попросила Одиль. — Если для тебя это не слишком скучно.

— Договорились.

Я остался один и снова углубился в парк. Я взял с собой электрический фонарик и конверты разных форматов и цветов. Тот, что я вскрыл вчера вечером, был обычного формата и белым. Дрожа, я вытащил из дупла в точности такой же. Да, мои руки дрожали, но вовсе не от страха. Меня вдруг охватило чувство отвращения к самому себе, моя гордость протестовала против того, что я действую, как вор, в темноте. Я совершал над собой насилие. Уж лучше бы я кричал во все горло о том, что мне стало известно, положил бы конец этому унижению, заставил бы Одиль выбирать: я или он. Но, думая об этом, я быстро шел к беседке, меня влекла какая-то непонятная и неподвластная мне сила. Впрочем, я сам все это подготовил с такой тщательностью!

Как только я оказался внутри беседки, я зажег фонарик, положил письмо на стол и вскрыл конверт. На этот раз было четыре страницы, полных четыре страницы. Воспоминания, уточнения, упоминания о жестах, о которых я даже не подозревал, признания, которые она делала, и даже разбор самой интимной ее реакции. Все это было выставлено напоказ на трех страницах, а четвертая подготавливала их новое свидание. И этого человека я увижу снова через несколько минут и буду пожимать ему руку в конце вечера!

Три раза я прочитал эти отравленные страницы, написанные со всем коварством искусного обольстителя. Мысль о том, что Одиль скоро тоже будет читать эти строки, ощущать все эти мелкие дерзости, точно запретные ласки на своем теле, эта мысль приводила меня в какое-то яростное отчаяние. Да, я ревновал, ревновал к человеку, который так хорошо изучил мою жену, анализируя каждый ее жест, слово, молчание, дерзости и смирение. А я, ее муж, находился в двух шагах от этой пары. Какой горький парадокс! Я уже ненавидел и Одиль за то, что она втянула меня во всю эту грязную авантюру. Правда, мне никогда бы не пришло в голову писать ей такие вот вещи: