Ольга Карпович: Жена моего босса

Руслан прищурился, хотел было отвернуться, но вспомнил – нельзя. Тяжело было смотреть на людей, еще секунду назад таких живых, двигавшихся, теперь же мертвенно застывших или корчившихся на земле в предсмертных муках. «Это война, – напомнил он себе. – Они – враги. Мы просто выполняем приказ». И все равно где-то внутри скреблось непонимание: как же так, ведь они люди, ведь и у них есть матери, дети, жены. Кто решил, что им нужно перестать жить? И почему он, Руслан Умаров, так легко поверил в это решение, поспешил его исполнить?

Капитан Киреев отдал команду, и Руслан снова двинулся вперед. Раздумывать больше было некогда, может быть, это и спасло его от помешательства.

Еще десять минут – и все. Упали последние караванщики, рядом растерянно топтались верблюды. А потом Киреев, сидя на камне с автоматом на коленях и небрежно перекатывая во рту сухую длинную травинку, спросил его даже как будто весело:

– Ну что, Умаров? Сделали мы духов на этот раз?

И Руслан, всякий раз после боя боявшийся выказать перед капитаном, перед другими бойцами свою слабость, показаться размазней, лихо выпалил:

– Так точно, сделали, товарищ капитан!

Ребята, его сослуживцы, – резкие, хмурые, – уже отвязывали тюки, кидали в вертушку. Мага медленно и аккуратно ступал между скорченных фигур погонщиков. Нагибался, приставлял дуло пистолета к затылку лежащего, стрелял и переходил к следующему. Тела дергались в последней конвульсии и опадали мягко.

Руслан вздрогнул во сне, крепко приложился головой о верхнюю полку и проснулся. Поезд подходил к Москве. Он свесил ноги с полки, потер лоб, прогоняя остатки сна. До каких пор, интересно, будет сниться ему Афган? Пятнадцать лет прошло…

Состав скрежетнул длинным, неповоротливым телом, затормозил, вздохнул, зашипел и остановился у перрона. В коридоре вагона немедленно собралась толпа, выход заставили сумками и чемоданами. Пассажиры топтались, наступая друг другу на ноги и остервенело переругиваясь. Он подождал, пока выйдут самые нетерпеливые, и спустился на перрон одним из последних.

Утренняя Москва пахла сыростью, железнодорожной смазкой, пирожками, жаренными на прогорклом масле. Он вышел в город. Красно-белая пирамида Казанского вокзала цеплялась острым шпилем за рваные весенние облака. Впереди, словно соревнуясь с ней, маячила увенчанная советским гербом сталинская высотка. На площади Трех вокзалов сновали туда-сюда озабоченные хмурые люди. Толкались, наезжали друг другу на ноги тяжелыми сумками, торопились куда-то. У кромки тротуара дежурили многочисленные такси.

Руслан знал по опыту, что вскоре привыкнет, научится, не замечая окружающих, лихо ввинчиваться в толпу, спеша по своим никому здесь не интересным делам. Несколько лет назад он почти год прожил в этом городе, в офицерском общежитии, когда его направили в академию проходить курс для присвоения очередного звания. Тогда, попав в Москву из затаившегося в таежной глуши дальневосточного гарнизона, он тоже поначалу никак не мог освоиться среди этого постоянного, не прекращающегося даже ночью шума, вечной суеты и спешки. А потом – ничего, прижился, даже уезжать обратно было жалко.

«Люди не изменились, я просто отвык, – понял он, шагая по площади к павильону метро. – А город, город изменился неузнаваемо».

Тогда, в середине девяностых, Москва выглядела как провинциальная девка, неожиданно избавленная от необходимости изображать скромность и чопорность. Цепляла на себя все подряд – лишь бы поярче, повеселее! Заново отмытые после запустения советских времен, раззолоченные и выбеленные церкви мирно соседствовали с аляповатыми, кое-как намалеванными рекламными плакатами; в витринах магазинов ухмылялись с обложек полуголые девахи, а в парках еще висели покосившиеся щиты с выцветшими лозунгами. Таким этот город тогда и запомнился ему – с эдакой развеселой цыганщиной, избыточностью, чрезмерностью. Всего – слишком.

Теперь Москва стала другой – респектабельной, причесанной, светской. Научилась выдерживать правильный тон… Любого приезжего теперь город встречал враждебно, холодно указывая ему его место.

Спустившись в метро, Руслан вскочил в вагон нужного поезда и, пристроив сумку с вещами на полу, откинулся на сиденье и закрыл глаза.

Вот, значит, приехал покорять столицу – д’Артаньян. Староват, правда, немного, непросто будет в тридцать пять начинать все с чистого листа. С другой стороны, никто и не обещал, что будет легко.