Ольга Хмельницкая: Маленькая женская хитрость

Мягко стукнув бокалом о бокал Александра, Аля залпом выпила чуть кисловатое цветочное вино, легкое и свежее, и стащила зубами очередной кусок крокодильего мяса с маленького шампура. Мясо было белым, плотным, похожим на курятину и свинину одновременно, и значилось в меню как «крокодил по-сенегальски». В помещении, имитирующем африканскую хижину, было сумрачно и по-домашнему уютно. С соломенного потолка свисали лианы, свирепые деревянные маски, развешанные по стенам, казались милыми и совсем не страшными. Девушка сняла очки и вытянула ноги, наслаждаясь теплом, разливающимся по жилам. Как и все близорукие люди, без очков она сразу стала казаться более юной и беззащитной, чем была на самом деле. Барщевский, не спуская с невесты глаз, подцепил вилкой с блюда фаршированный сыром помидор и хищно щелкнул челюстями.

— Ну что, Санек, — улыбнулась Аля, и ее глаза хитро блеснули, — расскажи мне теперь про твою маму, нашего директора и плафоны. С подробностями, пожалуйста.

— Алька, дай мне поесть. А то я сейчас не поем, уставшие члены не подкреплю, и в загс мы сегодня не поедем.

Его улыбающаяся физиономия никак не вязалась со строгим тоном.

— Рассказывай, рассказывай… — подбодрила его девушка. — Все-таки надо мне знать, частью какой семьи я собираюсь стать.

Борщ вытянул под столом ноги и коснулся ими Алиных. От этого прикосновения она вдруг ощутила такой прилив счастья, что едва не заплакала.

— Ну ладно, — кивнул Борщ, глядя в ее влюбленные, сияющие глаза, — ты и так все знаешь. Моя мама — младшая дочь бывшего владельца особняка, Леопольд Кириллович — внук горничной. Они работали в институте, высиживая сокровища, но мама знала, где сокровище, а директор знал, что мама знает, но не знал, где именно искать те три килограмма платины, поэтому он следил за моей родительницей. В результате мама, даже четко зная, что ей нужно, никак не могла подобраться к плафону в директорском кабинете. По иронии судьбы, второй плафон висел прямо в холле и его мог снять буквально любой, но именно этот факт и не позволял директору предположить в нем — как и во втором парном светильнике — какой-либо ценности. Леопольд Кириллович, начитавшись приключенческих романов, почему-то вообразил, что в доме обязательно должен быть тайник, где-нибудь под половицей или нечто типа золотого кирпича в стене, поэтому он всячески оттягивал начало ремонта. Как это часто бывает, его погубила банальная жадность, и, увидев дорогую хрустальную люстру, он не устоял. Во всем этом деле существовала одна сложность — маме нужно было вынести эти ее железяки абсолютно легально, то есть списать их, но при этом ни в коем случае не привлечь к ним внимания. Одно ее неосторожное слово, движение, взгляд — и Леопольд Кириллович понял бы, что к чему. То есть директор должен был захотеть избавиться от светильников сам, причем в идеальном варианте маме следовало проявлять недовольство и относиться к хламу без всякого почтения.

— Все так и произошло, — вставила Аля, пытаясь прожевать еще один кусок плотного крокодильего мяса.

— Да. Но потом директор как-то догадался, в чем дело. И не потому, что мама где-то ошиблась. Нет. Просто Леопольд Кириллович понял, что мама никогда, ни при каких обстоятельствах не стала бы проявлять такую активность, если это не связано с тем, что они оба ищут. Но, к счастью, я успел вовремя.

Борщ съел еще один помидор и кивнул официанту, прося счет.

— Ну что, поехали? Подадим заявление, а потом махнем ко мне домой, там твой Казбич сидит, некормленый…

«И вообще, я уже соскучился», — подумал он про себя.

Заплатив за обед, Барщевский подошел к Але, помог ей подняться, обнял девушку за плечи, и они, наконец, поехали в загс.