Мэри Стюарт - Гончие Гавриила

― Не притворяйтесь, что не знали дороги, ― сказал он кисло.

― Ничего я и не притворяюсь, ― сказала я чистую правду. Меня удивил свет. Было не раннее утро, как я ожидала, а сияющий день. Шесть часов. И, должно быть, тот же самый день, когда я отправилась в Дамаск, или мои часы уже остановились бы. От пентотала я вырубилась всего на два часа.

Летман осторожно шагнул на возвышенную часть комнаты и провел меня за собой. Я добавила:

― Просто удивлена, что все еще день. Такое ощущение, что уже месяц прошел, как я была на свежем воздухе и в приятной компании. Скажите одну вещь, мистер Летман, как меня сюда доставили? Не могли же нести меня на руках от деревни у всех на виду.

― Машина не заезжала ни в Бейрут, ни в Сальк. Есть дорога через горы до начала долины. От машины вас пришлось нести всего несколько километров.

― По тропинке за дворцом? Вот, значит, почему я вся как избитая. И как меня несли, на муле? ― Как ни абсурдно, в этот момент я злилась больше, чем в любой, предшествующий этому момент. И еще мне стало стыдно. Унизительно представлять, как эти люди обращались с моим бессознательным и беспомощным телом. Пока эта мысль заставляла меня хотеть убежать и спрятаться, но, может быть, позже злость поможет.

Летман сказал:

― Ванная там.

Это была следующая дверь в сад принца. Я побежала в лабиринт комнат, как заяц в нору. Здесь все было грандиознее, чем в серале. Стены из алебастра. Свет во всех комнатах проходил в застекленные окна на потолке, падал медовыми, нефритовыми и лазурными бликами на розоватый пол. Приглушенный солнечный свет блуждал между персиковыми колоннами, как в раковине, а шепот воды в мраморных бассейнах отдавался эхом, как море в пещере.

Прохладное прикосновение воды, свет, ослепляющий блеск маленького сада немедленно уничтожили все остатки клаустрофобии, порожденной кошмарным местом моего заточения. Я прошла через несколько комнат к центру прохладного каменного лабиринта. Здесь вода плескалась и сверкала в почерневшей, когда-то серебряной раковине, каменный фавн наклонился над ней с чашей из тонкого, как фарфор, алебастра. Я отобрала ее у него, наполнила водой и попила, сняла все, кроме трусов и лифчика, и яростно обмылась холодной водой. Вытиралась я комбинацией. Медовый и аметистовый солнечный свет впитывался в кожу, как масло, разглаживал ее, убирал всю напряженность. Я встряхнули и надела платье, привела в порядок лицо и волосы и, в последнюю очередь, вытерла ноги и надела босоножки. Промокшую комбинацию я бросила в угол, выпила еще глоток воды, помыла для фавна чашку и отправилась к Летману.

Он сидел на краю сухого фонтана. Я видела этот сад только один раз, причем ночью, а сейчас получила только мимолетное впечатление лабиринта желтых роз и мальвы над сломанными колонами. Летман встал на ноги и начал говорить, но я его грубо перебила:

― Не стоит думать, что удастся опять засунуть меня в ту гнусную маленькую комнату. Если этот доктор Графтон желает меня видеть, то может это сделать и здесь. Более того, имеет возможность появиться сейчас, при дневном свете. Больше нет необходимости притворяться, что ему нравится не спать полночи, так что разрешается снять тюрбан и ночнушку. ― Я промаршировала мимо него в спальню бабушки Ха и бросила через плечо: ― И если хотите, чтобы я что-нибудь съела, можете велеть девушке принести это сюда.

Он заколебался, и мне показалось, что собирается настаивать, но он просто сказал:

― Но поймите, что эта часть дворца все равно заперта. Если попытаетесь сбежать, то все равно недалеко, а даже если спрячетесь, собаки вас найдут.

Я засмеялась:

― И разорвут меня на части? Ой как страшно.

Я отправилась к красному лаковому креслу и уселась на него в самой великолепной и роскошной манере, которую смогла придумать. Летман, которому я явно очень не нравилась, взошел на помост и потянул за кисть звонка.

Знакомый звон полетел сквозь тишину, рикошетом отлетая от стен, скоро раздался знакомый лай гончих. Этот шум успокаивал, «гончие Гавриила» на моей стороне, собаки бабушки Ха, знающие мой голос и шаги кузена. И молнией мелькнула мысль ― им явно не нравится «доктор», так же, как и Самсону, поэтому их и держат запертыми и выпускают только ночью, чтобы удерживать любопытную мисс Мэнсел в разумных границах.

Прежде, чем замерло эхо звонка, занавес отлетел в сторону, появился Генри Графтон, как джинн из бутылки, и яростно произнес:

― Какая чертовщина случилась с этой девушкой? Дверь нараспашку, а если она доберется до главных ворот, этот идиот, вероятно, уже забыл все распоряжения и торжественно ее выпустит.