Мэри Стюарт - Гончие Гавриила

Значит, она умерла. И по какой-то причине смерть нужно скрывать. В этот момент, замерзая в душном и жарком чулане, я могла придумать для этого только одну причину. Но какая бы ни была необходимость в маскараде и полночном представлении, а теперь ― в преднамеренном возвращении меня на место действия в эту паутину, скоро я узнаю все. И хорошо мне от этого не будет.

А Чарльз, который, очевидно, Бог знает, как заподозрил правду, был в милях от меня, ехал к Дамаску, а следом за ним ― Хамид. Даже если Хамид догонит его и убедит вернуться за мной, пройдет какое-то время, прежде чем они нападут на след. Никто не забеспокоится и в «Фениции», а Бен пригласил приезжать, когда смогу… Кристи Мэнсел, бесследно пропавшая. Как бабушка Ха и маленькая собачка Самсон. Или как гончие Гавриила, навсегда запертые в пыли разрушающегося дворца…

Образец придурочной слезливости, это наркотик довел меня до такого состояния, а я не могла себе позволить бесполезно напрягать нервы и расслабляться до полной желеобразности. Я сурово повелела своим нервам прийти в порядок и попыталась осмотреться.

Темница обрела форму. Несколько футов пыльного пола рядом с кроватью. Тусклый свет. Низкий потолок. Грубая каменная стена, что-то кожаное, может, упряжь, висит ни ржавом крюке. Тихое потрескивание снаружи, поняла теперь, это лампа. Слабый свет проходил через маленькое отверстие и освещал совсем немного, а потом растворялся в густой темноте, но можно было разглядеть слабые очертания коробок, ящиков, жестянок…

Определенно, я не ошиблась. Вентиляционное отверстие впускает свет лампы из подземного коридора, а дверь ― одно из этих огромных изделий, отделанных железом, с бескомпромиссными замками, которые мы с Чарльзом видели. Нечего и пытаться ее открыть. А окна нет.

Напряженная, густая, удушливая тишина, как в пещере. Подземелье. Я затихла, прислушиваясь. Чувствовала себя, как избитая, но головная боль прошла, и это было даже очень плохо. Пришло более неприятное и болезненное ощущение уязвимости, так, наверное, чувствует себя выковырянная из раковины улитка.

Безоговорочная тишина. Невозможно определить, есть ли вообще кто-то во дворце. Можно подумать, что я похоронена заживо.

Это словосочетание бездумно родилось в мозгу, а потом вонзилось в сознание, как отравленная стрела. Я представила скалы надо мной, тонны камней и земли, а еще выше ― воду. Искусственное озеро, старое, разваливающееся на части, как и весь дворец. Жуткая масса. И если есть хоть малейший порок в этих скалах, если хоть маленькое землетрясение…

И озноб прошел по коже, я услышала, как тихо оседает земля надо мной.

Я вскочила, резко покрылась потом, а затем ощутила возвращение здравого смысла, будто глотнула свежего воздуха. Вовсе это не земля оседает, просто мои часы тикают. Я на цыпочках подошла к двери и подняла руку с часами повыше к вентиляционному отверстию. С трудом удалось разглядеть циферблат, он подействовал, как лицо друга, привел в разум и сообщил, что через несколько минут будет шесть часов. Генри Графтон начал меня подвозить в четыре дня. Я была без сознания больше двенадцати часов.

Я взялась рукой за дверную ручку и, ни на что не надеясь, потянула. Очень приятная на ощупь ручка, шелково-ровная, но дверь не подвинулась ни на миллиметр. Я настолько была заранее уверена в таком результате, что не ощутила никаких эмоций. В основном меня занимало стремление выкинуть из головы образ тонн камней и воды, нависших над головой.

Как в ночном кошмаре, раздался легко узнаваемый звук. Ключ вошел в замочную скважину.

Когда хорошо смазанная дверь плавно открылась, я сидела, надеюсь, вполне спокойная, на кровати, и старалась изобразить, что делаю это вовсе не потому, что ноги меня плохо держат. Выпрямила спину, попыталась придать лицу невозмутимое выражение. Губы высохли и сильно билось сердце. Не знаю, что я собиралась увидеть, но было страшно.

Появился Джон Летман с лампой, а за ним Халида, как всегда с подносом. Как только открылась дверь, я почувствовала запах супа и кофе. Если задуматься, я должна бы чувствовать себя голодной до прожорливости, но не ощущала ничего подобного. Летман поставил лампу в нишу в стене, а девушка прошла мимо него и пристроила поднос на ящик. Она скользнула по мне взглядом обведенных черным глаз, и я увидела в них удовольствие. Сдерживаемая улыбка изогнула углы ее губ. Шуршал шелк платья, украшенный золотом, и я резко вспомнила о собственном виде. Наверное, на мне отпечаталось одеяло, а волосы стоят дыбом. Я проигнорировала Халиду и грубо спросила у Летмана: