Олег Агранянц - Последний ход за белой королевой

– Дело в том, – немного замялся я. – Я не полицейский.

– А кто? – посерьезнела мадам.

– Я налоговый инспектор.

– Должна признаться, я не люблю налоговых инспекторов. Но в настоящее время полностью поддерживаю вашу работу.

Через три дня я уже был в Монреале. За те десять лет, которые я отсутствовал, улица Сан-Поль совершенно не изменилась. Салон Вестфеллера я нашел быстро. С пару минут постоял перед витриной, немного посомневался, ибо на вывеске имени Вестфеллер упомянуто не было. А потом вошел.

Первое, что я увидел, был большой портрет перед входом. И я сразу понял, что попал по адресу. Ибо на портрете был изображен… я. В полный рост.

Автор картины появилась сразу.

Да, она стала полнее, но форм не потеряла, блеск глаз оставался тот же. И голос:

– Я торопилась. Думала, не успею к твоему приезду.

– Ты меня ждала?

– Живописцы так же болтливы, как и секретные агенты. Когда до меня дошло, что налоговый инспектор из Франции разыскивает меня по поводу мошенничества с продажей дома, которого у меня, кстати, никогда не было, я поняла. Кроме тебя, такая глупость не могла прийти в голову никому, и принялась читать местные газеты.

– Зачем?

– Искала, кого в последнее время убили. Ты ведь без покойников не можешь.

– Но…

– Не нашла. Значит, всё впереди.

– Но я…

– Когда неожиданно объявляется поклонник, который исчезал на десять лет, то…

Она на минуту задумалась, а потом пошло, как в былые годы:

– Американка решает, что он стал коммивояжером и пришел продавать новые пылесосы. Немка уверена, что он разбогател и решил отдать долг – сто пфеннигов, которые ему по ошибке дала ее покойная мать. Итальянка уверена, что это божественное провидение, и теперь она бросит своего мужа, уедет в Америку и там будет тосковать по своей матери, у которой оставит пятерых детей. А француженка просто спросит: «Что тебе от меня надо?»

– Мне надо решить одну проблему.

– Одну?

– Одну.

– Если ты не изменился, у тебя должны быть две проблемы. Сначала мы пойдем пообедаем, после обеда спокойно займемся второй проблемой, а потом ты мне изложишь первую.

Я еще раз осмотрел ее с головы до ног и решил, что такой распорядок дня меня устраивает. А она, не дав мне опомниться, продолжала:

– Здесь через два квартала есть кафе. Называется оно «Сташ Кафе». Ты его легко найдешь. Я должна закончить ведомость и через десять минут там буду.

Найду ли я «Сташ Кафе»!

Лет тридцать назад я случайно зашел туда. В центре зала висел огромный портрет Маяковского, а на стене плакат «Нигде кроме как Моссельпроме». Кафе оказалось польским, а кухня понятной. Там был «шницель веденский» и «шницель швабовый», один из телятины, другой из свинины. Оба прекрасно приготовлены, и оба с чудесным, как когда-то говорили в России, «сложным» гарниром. Когда я бывал в Монреале, я обязательно заглядывал в это кафе.

В кафе была одна уникальная странность: туалеты. Чтобы туда попасть, надо было выйти из зала через малоприметную дверку за баром, подняться по лестнице, затем спуститься еще по одной лестнице. На дверях туалетов висели рисунки, по которым трудно было догадаться, какой из них для дам, какой для мужчин. В первый раз я ошибся и, влетев в дамский туалет, попал на двух дам, одна стояла у умывальника, другая сидела на диване.

– Мы вам всегда рады, – холодно приветствовала меня дама на диване.

После чего я стал извиняться и говорить:

– Я пойду.

– Заходите еще, – с такой же холодной приветливостью напутствовала меня дама у умывальника.

И вот снова «Сташ кафе».

Тот же Маяковский. То же меню.

Кики не заставила себя ждать.

Я давно заметил, что если после долгих лет отсутствия встречаешь женщину, с которой у тебя были, скажем так, близкие отношения и которую ты не прочь рассмотреть с точки зрения продолжения этих отношений, то возраста ее не замечаешь. Не замечаешь ни пополневшей талии, ни спрятанных под макияжем морщин, видишь ее только такой, какой она была тогда. «Так весь обвеян дуновеньем тех лет душевной полноты…»

Кики, конечно, Тютчева не читала, но поняла мой взгляд правильно.

– Когда американка ловит такой взгляд, она думает: «Боюсь, у него дурные мысли в отношении меня». Немка говорит себе: «Изнасиловать себя не дам. Но, если будет настаивать, уступлю». Итальянка клянется мадонной, что никогда не изменит Антонио, которого очень любит, ну, а если изменит, то в последний раз.