Сардана Ордахова - Неучтенный фактор

Гавриил Гаврильевич вздохнул и украдкой взглянул на свое заметно выпирающее брюшко. А ведь он был еще неплохим легкоатлетом и боксером. Правда, бокс пришлось рано забросить – не было подходящего тренера, да и не особенно нравилось ему без всякой веской причины колотить по потным лицам своих друзей, попутно уродуя свое лицо тоже. Другое дело хапсагай – долгое кружение, выжидание и изучение характера, тактики партнера, ловкость, хитрость, напор, наконец, молниеносное, едва заметное глазу касание, и – победа. Чистый спорт.

Спортивную форму он держал долго. Даже будучи руководителем районного масштаба в центральной Якутии, иногда совершал пробежки, тренировался дома. Участвовать в каких-либо, даже дружеских, соревнованиях уже не позволял ранг. А когда его отправили в Москву, Высшую партийную школу, о пробежках и вовсе пришлось забыть. Это не было модно. Приличия требовали ночных застолий с бурными возлияниями. При этом высшей доблестью считалось сохранение трезвой головы как можно долгое время и отсутствие похмелья по утрам. Этой нехитрой науке его научили быстро. Конечно, подобные попойки имели свои несомненные плюсы – налаживались крепкие связи между руководителями из разных концов большой страны, простершейся от Балтийского моря до Тихого океана, от Северного Ледовитого океана до среднеазиатских пустынь, происходил обмен опытом и знаниями. До блеска шлифовалось умение произносить короткие яркие речи без бумажек. В общем, школа была что надо. Жаль только, что некоторые не выдерживали и спивались. Гавриил Гаврильевич выдержал.

А выдержал он потому, что после восьмилетки ему снова пришлось переехать к дяде в райцентр. Уже можно было идти работать на все четыре стороны, но Ганя хотел окончить среднюю школу. У него имелась цель – высшее образование. Какое, он еще не знал, как ни странно – учитывая его врожденную серьезность и целеустремленность. Просто он видел, что те немногие односельчане, сумевшие получить какое-то образование, жили заметно лучше остальных. Учителя являлись самыми уважаемыми людьми в селе. Им предоставляли жилье, бесплатно подвозили дрова и воду, им платили зарплату, а не начисляли трудодни. У них был паспорт. Короче, это была аристократия. К ней Ганя и хотел пробиться каким-то образом. О партийной карьере в те годы он, конечно, и не помышлял. Он попал в ту же школу, в тот же класс. Правда, большая половина ребят отсеялась после восьмого, но все же кое-кто из знакомых остался. С ними он теперь встретился, как со старинными друзьями. Ганя сразу стал популярным мальчиком – спортивная звезда, хорошист. Девчонки время от времени сообщали в записках, что считают его «симпотичным», оригинальная орфография сохранена, и предлагали дружбу. Парни стремились прикоснуться к его славе. А он по-прежнему был один.

Появилась неожиданная проблема – дядя Степан не смог обуздать свою пагубную страсть к алкоголю. Конечно, он и раньше выпивал, все фронтовики пили, но в последнее время у него сильно сдали нервы. Тетя Зоя теперь чуть ли не молилась на прежде нелюбимого племянника. Только Ганя мог удержать дядю в пьяном угаре, а буянил тот страшно – хватал, что попадется под руку, и с криком: «Вперед, в атаку!» кидал в домашних. Иногда это был топор, который они уже устали прятать от него, иногда – куча дефицитных фаянсовых тарелок и чашек. Без всякого повода цеплялся к девчонкам и к жене, иногда даже к Гане, при этом обзывал его фашистом, а тех, конечно, дурами. Но самое опасное было, когда он уходил из дома. Гане с сестрами приходилось следить за ним, ночами бегая по чужим задним дворам, дабы он чего не натворил или чего с собой не сделал. Он часто искал ружье, воображая, что на село напали немцы… В общем, Гане было совсем не до девчонок и вечеринок. Запои у дяди продолжались неделями. Часто они с сестрами даже уроки не успевали выучить. Они, как и все дети алкоголиков, тщательно скрывали свою беду и скорее согласились бы на то, чтобы их признали тупыми и нерадивыми, чем детьми алкаша. Хотя многие, конечно, знали истину. В те далекие годы люди пили не так, как сейчас, и алкоголик считался чуть ли не душевнобольным – во всяком случае, являл собой большую редкость. Было не до дури, как говорится.

…Случилось это зимой, ближе к весне. Ганя с грехом пополам заканчивал девятый, вернее, оставалась половина самой длинной, третьей четверти, и еще последняя, четвертая. Новый Год и февраль остались позади. Днем яркое солнце, играя на белом снегу, слепило глаза, но морозы по-прежнему стояли серьезные, особенно по ночам. Ганя пришел из школы, переоделся и собрался было до обеда выйти на несколько минут во двор, как столкнулся в дверях с дядей. Вид у него был заговорщицкий. Ничего хорошего это не предвещало.