Владимир Жуков - Праведный грех

– Федя, давай для раскованности выпьем граммов по сто-двести первача? – неожиданно предложила она. – Прозрачный, словно детская слеза и горит синим пламенем.

– Не увлекаюсь, но за компанию выпью, – согласился он. Анна приготовила несколько бутербродов с салом и сыром, из хрустального графина наполнила стаканы прозрачным напитком.

– Будем здоровы! – провозгласил Головин. Выпили, закусили и отправились в баню, что в тылах подворья.

В предбаннике, обозревая атлетически сложенную, могучую и породистую фигуру Федора, Анна с восторгом произнесла:

–Аполлон, вылитый Аполлон!

– Кто твой елдарь? – уколол ее ревностным, словно рапира, взглядом.

– Скульптура такая. В учебнике по древней истории мира увидела.

– Наверное, коротышка?

– Чуть меньше тебя ростом.

– Тогда Аполлон мне в подметки не годится, – гордо изрек Головин. Она заметила на его руке татуировку из четырех синих букв СЛОН.

– Федя, странно, обычно мужчины накалывают имя любимой женщины, а у тебя животное?

– Довелось три года потрудиться в зоопарке, а потом в цирке, – сообщил он. – Помогал дрессировать слонов. Сильные и умные животные. Индусы их используют в качестве подъемных кранов и грузовиков. В древние времена слоны были вроде бронетехники, наводили панический ужас на конницу и пеших воинов.

– Ты же рисковал здоровьем и жизнью, – обеспокоилась она. – Слон мог схватить хоботом и разбить о землю.

– Не обошлось без трагедии с одним из дрессировщиков. Он ударил слона кнутом за то, что тот навалил на арене огромную кучу. Слон озверел и затоптал обидчика, – подтвердил Головин. – Но я смог обуздать его злобный нрав. Поэтому укрощение самой неприступной женщины для меня не проблема.

– Не сомневаюсь, – усмехнулась она, не отводя глаз от большого фаллоса. – Теперь понимаю, почему к тебе бабы липнут, как мухи на мед.

– Что же ты, не липнешь, ждешь особого приглашения?

– И меня хочешь укротить и покорить?

– Ты тоже не исключение, – усмехнулся он.

– Федя, чтобы понапрасну, как поется в романсе, раньше свадьбы не искушать друг друга, я, не раздеваясь, потру тебе спину. Потом, опосля тебя, отдельно покупаюсь, попарюсь.

– Это, еще что за фокусы-покусы? Не баня, а порнография, – возмутился Головин. – Анюта, не ломай комедию, не зли меня. Было бы тебе лет пятнадцать-шестнадцать, тогда другое дело, а то ведь уже давно женщина, дочку не от святого духа родила. Живой организм, плоть требуют разрядки.

Федор пристально глядел на нее водянисто-серыми глазами, будто гипнотизируя. Она слышала его вкрадчиво-усыпляющий и тягучий, словно мед, голос:

– Анюта, голубушка, хорошенько подумай и сама поймешь, что я сто раз прав. Глупо, особенно в наши зрелые годы, отказывать себе в земных наслаждениях и радостях. На том свете они не предвидятся. Зачем беречь и холить тело, эту временную оболочку, скорлупу для души, если оно все равно, рано или поздно сгниет, превратиться в корм для червей? Не могу понять мотивы недотрог, старых дев, обрекших себя на серое прозябание из-за сомнительных и нелепых принципов целомудрия и непорочности. Считаю, что порочны, дефектны именно те, кто перечит законам природы, кто не производит на свет себе подобных существ.

Вальчук обомлела, призадумалась: «Федя по-своему прав, сколько той жизни осталось? Со Степаном не прожиты, а потеряны самые лучшие годы. До роковой черты осталось каких-нибудь тридцать, а может и меньше лет. Человек предполагает, а небесная канцелярия решает, кому и сколько лет отпустить на грешной земле?

Одних наказывает смертельными болезнями, других – несчастными случаями, а везунчикам сулит долголетия и блага. Не понять, кто у Господа в почете, праведники или грешники, кого он чаще к себе забирает? Хотя цыганки и сербиянки приноровились гадать по линиям на ладонях, но и им неведома судьба человека.

Сегодня живешь, а завтра кирпич или ледяная сосулька упала и расколола череп, как грецкий орех и человека нет. Труп, ни звука, ни шевеления. Поэтому надо торопиться жить в удовольствиях и радостях, черпать мед не чайной, а столовой ложкой-поварешкой. Если попросит и будет настаивать, то дам ему полакомиться медом и сама испытаю блаженство».

–Что надумала?– оборвал он ее размышления.

– Согласна, согласна, – со вздохом ответила Анна.

–Тогда снимай свой балахон, живо раздевайся и в парную! – весело приказал он.

– Стыдно, совестно, – смутилась она.

–Взрослая женщина, а ведешь себя, как недотрога, – упрекнул Головин. Взял инициативу в свои руки, помог ей раздеться догола. Анна предстала перед ним в великолепии зрелой женской красоты. Волосы водопадом сбегали на плечи и пышную грудь с коричневыми ободками сосков. Она сохранила стройность и гибкость тела, тонкую талию, в меру упругий живот. Смущаясь, прикрыла ладонью ворсистый лобок.