Уолтер Мосли - Дьявол в синем

Я с улыбкой подумал, что ее злит не столько безденежье Дюпре, сколько его бесчувственное состояние после спиртного.

– Швырни его, Изи, на кровать, – велела она, когда мы втащили его в дверь.

Я не без труда взвалил крупного и грузного Дюпре на постель. Я изнемог, таща и толкая эту тушу, и едва доковылял из маленькой спальни Коретты до ее крохотной гостиной. Она налила мне последний стаканчик, и мы сели на кушетку. Сидели рядышком, потому что ее комната была немного больше чулана для метелок. И когда я говорил что-нибудь забавное, она хохотала и раскачивалась так, что касалась моих коленей. И время от времени озаряла меня светом своих карих глаз. Мы говорили тихо, и густой храп Дюпре заглушал добрую половину слов. Каждый раз, когда Коретта хотела мне что-то сказать, она доверчиво подвигалась поближе, чтобы я все расслышал.

Когда мы приблизились друг к другу настолько, что наше дыхание перемешалось, я забормотал:

– Мне пора, Коретта. Скоро рассветет, и я крадучись выйду из твоего дома. Что скажут соседи?

– Хм. Дюпре проспал меня, а ты собираешься показать спину и бросить меня одну?

– В соседней комнате лежит мой друг, малышка. Что, если он услышит?

– Ты слышишь, как он храпит? – Она расстегнула блузку и приоткрыла груди.

Я с трудом встал на ноги и сделал два шага к двери.

– Ты пожалеешь, если уйдешь, Изи.

– Я еще больше пожалею, если останусь.

Она молча улеглась на спину на кушетке, обмахивая грудь рукой.

– Я должен идти, – окончательно решился я и даже приоткрыл дверь.

– Дафна сейчас спит, – усмехнулась Коретта и расстегнула пуговичку. – Сейчас ты ничего не добьешься.

– Как ты ее назвала?

– Дафна. Ведь так? Ты говорил, ее зовут Делия. Мы здорово набрались на прошлой неделе с нашими кавалерами в "Плейруме".

– С Дюпре?

– Да нет, Изи. Это был другой. Ты ведь знаешь, я никогда не держалась за одного.

Коретта встала и приплыла прямо в мои объятия. Я вдыхал аромат прохладного жасмина из сада и горячего жасмина от ее груди. Я был достаточно взрослым, чтобы убивать мужчин на войне, но еще не стал вполне мужчиной. Во всяком случае, не в такой степени, в какой Коретта была женщиной. Она оседлала меня на кушетке и прошептала:

– Ой, папочка, ты попал в меня. Да-да!

Я едва удержался от вопля. А она спрыгнула с меня и сказала голосом скромницы:

– О-о-о, это просто изумительно, Изи!

Я попытался притянуть ее к себе, но Коретта никогда не шла, куда ей не хотелось. Она просто опустилась на пол и сказала:

– Я больше такого не выдержу, папочка, в такой обстановке.

– В какой обстановке? – вскричал я.

– Ты знаешь. – Она покрутила головой. – Дюпре в соседней комнате.

– Забудь о нем! Ты завела меня, Коретта.

– Это нехорошо, Изи. Я занимаюсь этим прямо рядом с Дюпре, а ты выслеживаешь мою подругу Дафну.

– Да я не выслеживаю ее, милая. Это всего только работа, вот и все.

– Какая работа?

– Один человек хочет, чтобы я ее нашел.

– Что за человек?

– Какая разница? Я никого не выслеживаю, кроме тебя.

– Но Дафна моя подруга...

– Это просто какой-то ее приятель.

Когда мой огонь стал угасать, она снова пустила меня к себе и позволила получить ее еще немного. Так она заставила меня трудиться до рассвета. Я все-таки добился от нее, кто приятель Дафны. Без всякого удовольствия я услышал это имя, но уж лучше знать его, чем не знать. Когда Дюпре закашлялся, готовый вот-вот проснуться, я натянул брюки и поспешил восвояси. Коретта прижалась к моей груди и вздохнула:

– Получит ли старушка Коретта десять долларов, если ты найдешь девушку, Изи? Ведь это я рассказала тебе о ней.

– Конечно, малышка, – обещал я. – Сразу же, как только ее найду.

Когда она поцеловала меня на прощанье, я понял, что ночь позади. Ее поцелуй вряд ли оживил бы мертвеца.

Когда я добрался домой на Сто шестнадцатую улицу, уже наступил еще один прекрасный калифорнийский день. Большие белые облака плыли на восток к горной гряде Сан-Бернардино. На вершинах еще белели следы снега. В воздухе висел запах сжигаемого мусора.

Мой диван-кровать оставался несмятым с прошлого утра. Газета, которую я читал вчера, была аккуратно сложена на стуле. Грязные тарелки от вчерашнего завтрака лежали в раковине. Я отдернул шторы и поднял с пола пачку писем, которую почтальон опустил в дверную прорезь. С тех пор как я стал домовладельцем, я получал ежедневную почту, и, честно говоря, мне это нравилось. Мне по душе была даже макулатура типа рекламных бюллетеней.