Александр Поляницин - Сахва

Шея вновь решила повернуть мою голову. На этот раз в другую сторону. Это позволило сделать окончательный вывод, что моя воля не является актором в этом процессе. Повороты вправо хоть как-то объяснялись желанием посмотреть в окно.

Когда же голова повернулась влево, перед носом у меня оказалась стопа, похожая на розовый перезревший картофель, со странными отростками, напоминающими пальцы. Эта розовая шершавая стопа свисала с верхней полки, вырастая из голени особы, которую уже можно было назвать старухой.

На соседней верхней полке валялась еще одна баба, точно такая же. Сначала я подумал, что они сестры, но из их разговора – который я был вынужден слушать по волеизъявлению безжалостного случая – пришлось узнать, что они познакомились здесь, в этом вагоне. Они разговаривали на протяжении вот уже шести часов. Я искренне удивлялся их способности не замолкать столь длительное время. И пожалел о том, что не было возможности тихо их устранить, заставить навсегда замолчать.

Мы продолжаем вести нашу, теперь тайную, войну. Хартленд всегда будет оставаться для нас врагом. Хотя, если подумать, Океания заслуживает еще большего презрения. Хартленд был настоящим врагом, он бил нас искусно и не скрывал своих намерений. А Океания?.. Сначала помогла нашему государству нигилистов зародиться и начать успешную экспансию, а потом, когда все пошло не по плану, бросила нас, отрезала, как гнойный аппендикс, еще и помогала Хартленду добивать нас с воздуха.

Голова повернулась в другую сторону. Я был благодарен ей хотя бы за это: после растрескавшейся, розовой, как вспучившаяся ветчина, пятки, лицезрение не успевшего позеленеть, бескрайнего леса приносило усиленное эстетическое удовольствие. С величественным смирением неисчислимый легион деревьев приготовился почернеть вместе с ночью.

Когда долго живешь в городе, вид таких лесных массивов, наблюдаемый из окна поезда, может принести иное ощущение пространства. И тогда приходит понимание, что города со всей их так называемой цивилизацией – всего лишь родинки на теле планетарной суши.

Через два дня и уже менее чем двадцать часов, мы нанесем кафирам сокрушительный удар. Таймер запущен. Пошел обратный отсчет. Время начало таять. Оно необходимо не только для того, чтобы нам, участникам минирования АЭС, удалиться на безопасное расстояние (все это можно было сделать гораздо быстрее), а для того, чтобы через мировые СМИ Организация передала наш месседж, атаковала население планеты угрозами, утопила в страхе, прежде чем взорвать АЭС. Уверен, Организация отлично заработает на этой акции и повысит свой международный статус.

Но я верил, что не деньги были главной мотивацией. Верил, что лидеры Организации преследовали Важнейшую Цель – распространение нашего ига. Любой ценой. Взрыв мог быть отменен, но у нас было одно условие, которое, скорее всего, уже огласили наши лидеры в СМИ вместе с сообщением о том, что одна из АЭС Хартленда заминирована. Все государства, не поддерживающие нас, нашего Бога, наше видение будущего, должны отказаться от суверенитета. Но Реактор на АЭС взорвется, потому что условие было невыполнимым. К тому же, Организацию, осколок государства нигилистов, не во всех странах принимали всерьез. Пока! Все изменится, когда несколько миллионов – по подсчетам Первого – кафиров погибнут, когда огромный кусок густозаселенного пространства пропитается радиацией и станет непригодным для жизни. Хотя плевать, кафиры они или еще кто. Главное, что они жители Хартленда, моей бывшей родины, которой я оказался не нужен.

Когда наше иго перестало существовать вместе с государственностью, которую так никто в мире и не признал, на идеи создания новейшей Осирии мне стало плевать. Теперь я просто был сосредоточен на мести. И через два дня и девятнадцать часов мир загремит. Наших врагов погибнет больше, чем за время крупной войны. Конечно, было жаль птиц и зверей, но с этим побочным явлением пришлось смириться.

Я продолжал смотреть на лес. Когда начались сомнения, что сонм не способных сойти с места исполинов, глубоко прорвавших почву корнями, имеет конец, вид за окном сменился. Как в фильме меняется кадр с массовки на крупный план. Лес сменился уродливым полузаброшенным заводом, с нагромождением железных труб и бетонных зданий, в которых изредка угадывался электрический свет. Вновь удалось уткнуться в книгу.

Но в то самое время, как Тайлер со своим новым другом мочились в суп на кухне ресторана, моя своенравная голова перевела мой же взгляд обратно к окну. В эту же секунду в вагоне поезда зажгли свет. И картинка на стекле резко изменилась. Теперь я не мог с прежней точностью видеть пейзаж за окном. Зато видел свое, будто призрачное, отражение.