Виктор Гавура - В Киеве всё спокойно

— Понимаешь, Альбина Станиславовна, ты же знаешь, как я тебя уважаю… Я сам хочу тебе помочь, тем более, на таможне и тут, и там все схвачено, но я ж не могу корешей подводить. Может, у тебя там наркота, тогда и разговора быть не может. Я ж не буду своих пацанов подводить. Ну, вообще-то, я бы мог рискнуть… Но только исключительно для тебя и за нормальную предоплату. Давай так, ты даешь мне половину от реальной стоимости груза, и мы договорились.

— Я никогда не занималась наркотиками. И вы это знаете, раз наводили обо мне справки у Шуфрича, — совладав с охватившим ее негодованием, с ледяным спокойствием отрезала Альбина Станиславовна.

Сорокалетний Назарий Шуфрич был обосновавшимся в Киеве мелким перекупщиком из-под Ивано-Ивано-ФранковскаОн был похож на увеличенный сперматозоид, маленький и вертлявый, с непропорционально большой лысеющей головой. Между двух полушарий щек располагались бесформенные губы и недоразвитый подбородок с едва намечающейся ямочкой. Вдобавок ко всему, как и многие выходцы из западной Украины, он страдал пучеглазием и находился в постоянной ажитации. Шуфрич быстро разбогател на торговле подержанными вещами, поступающими на Украину в качестве гуманитарной помощи. На рынках Киева он открыл сеть своих палаток под вывеской «Одяг з Європи» [3] «Одежда из Европы» (укр.). . В последнее время этот мелкий махер [4] Махинатор (идиш). занялся более прибыльным бизнесом, торговлей изделиями из поддельного золота. Нанятые им люди (их называли золотари Шуфрича) торговали золотом прямо с лотков посреди столичных улиц. Лотки с «золотом Шуфрича» были выставлены даже в центре Киева возле Главпочтамта. Изделия эти были очень похожи на золотые, имели пробу, но через неделю после покупки кольца, цепочки и кулоны Шуфрича начинали зеленеть и ни скупка, ни ломбард их не принимали.

Из-за этого «озеленения» Назарий Шуфрич был неоднократно бит разными предметами. В последний раз его били стульчаком от унитаза на квартире у известного Народного депутата, о чем Шуфрич всем с гордостью рассказывал. Только ему мало кто верил, Шуфрич был патологически лжив, врал, как дышал. Когда он что-то говорил, его слюна разбрызгивалась во все стороны в радиусе нескольких метров. По этому поводу он однажды даже получил замечание от одного именитого члена Союза писателей, которое вскоре стало крылатой фразой. Искусник пера в назидание Шуфричу сказал: «Ко́гда ты говоры́ш, нэ плюйся ротом!» Однако, не только из-за этой, летящей во все стороны слюны Альбина Станиславовна никогда бы не стала непосредственно общаться с Шуфричем. Его нога никогда ни то что бы не переступала порог ее дома, а если б ей это хотя бы вздумалось, она бы оторванной повисла на проводах! Обладая сатанинской изворотливостью гада, Шуфрич всегда старался к ней подольститься, и названивал ей сам, сообщая последние сплетни. Она его терпела, как терпят праведники подле себя антихриста. Вернее, как приходится терпеть забегающих от неопрятных соседей тараканов. В ее деле свежую информацию необходимо было получать отовсюду, из всех, даже грязных источников. Хочешь — работай, а не хочешь?..

— От, говнюк! Я ж просил его тебе об этом не говорить. Та плюнь ты на него и забудь… — с завидной легкостью вышел из щекотливого положения Напханюк.

— Послушайте, любезный Николай Иванович… Попрошу вас заметить, у меня с вами был разговор об антиквариате. Этот разговор закончен, — произнесла Альбина Станиславовна с благородной учтивостью, пресекающей всякую фривольность.

Хорошо владея собой, внешне она ничем не выразила обуявшего ее гнева. Когда Альбина Станиславовна бывала разгневана, она умела придать голосу тон, чрезвычайно сильно воздействующий на собеседника.

— Вы совершенно справедливо заметили, и в самом деле, уже довольно поздно. Прошу вас к столу, — с благодушной властностью пригласила Альбина Станиславовна, стальной рукой в бархатной перчатке свернув разговор.

— Постой, Альбина Станиславовна, мы ж еще не обо всем договорились… — совсем другим тоном, с подкупающей покладистостью заговорил Напхаюк. — Куда спишишь? Та-а-акой жара… — ерничая, он искательно заглянул ей в глаза и улыбнулся белозубой улыбкой.

А он умеет быть обаятельным, подумала Альбина Станиславовна. Хотя для нее это не имело никакого значения, ее давно перестала волновать привлекательность противоположного пола. Выражение ее лица стало замкнутым, крупный рот с тонкой верхней и слегка выпяченной, надменной нижней губой был решительно сжат.