Станислав Росовецкий: Маньяк районного масштаба

– Если не подхожу вам, не огорчайтесь. Я по другому делу. По уголовному… Из-за него вас беспокоили сегодня ночью.

Столбов вгляделся: та, что сидела в машине! Конечно же, она – и форма стекол, что блеснули тогда ему в темном салоне, такая же…

– Чего вы от меня хотите?

– Это довольно долгий разговор. Не могли бы вы меня повести куда-нибудь?

Евграф Иванович призадумался. Жорка прав: дамочка из тех, что не отвяжется. Вернуться в школу, пригласить её в пустой класс? И без того начнут о нём сплетничать. Вот она, проплывает мимо, словесница Селиверстова. Делает вид, что не обращает на них внимания, но уже, небось, оттачивает фразы, каковыми возвестит новость коллегам. Элеонора Николаевна, романтическая девушка сорока лет! Слава Богу, на него уж не бросает убийственных взглядов – нашла, надо думать, другой объект. А сразу после развода с Ольгой явно им заинтересовалась; хотя, спрашивается, неужели он, освободившись от брачных уз, стал интереснее для неё?

Фря в очках, проследив за взглядом Столбова, и себе всмотрелась в напряженно выпрямленную, но уже согнутую спину словесницы. Вздохнула.

– Не решили ещё?

– Решил. Есть тут спокойное местечко. Немного вперед и через дорогу. Если не испугаетесь.

Она пожала плечами рассеянно. Взяла Столбова под руку. Он мягко, стараясь её не обидеть, отодвинул локоть: слишком уютным вышел у неё жест, не подходящим к облику этой следовательницы – или кто она там?

– Мы ведь на кладбище идём? Да? Неплохая придумка.

– Ещё бы. Где умный человек прячет древесный листок?

– В лесу! А вы читали Честертона?

– Имеется в личной библиотеке. Куплен в легендарные времена за шестьдесят пять копеек.

– Так у вас неплохой вкус, похоже… А моя фамилия Веретенникова, зовут Анной. Я по специальности психоаналитик. Два месяца как приехала из Геройска.

– А что, в прокуратуре есть такая должность, психоаналитик?

– Пока нет, работаю больше на общественных началах.

– Тогда извините. Разговора не будет.

– Передумали прятать моё мёртвое тело среди гробов?

– Разговор теряет всякое значение, – он вырвал руку и, чувствуя, что совершает очередную глупость, но не в силах, как всегда, сдержаться, повернул назад. Получилось, что нарочно хотел прикоснуться к её груди – ой, как нехорошо… Ах ты, лярва!

– Повторяю, Столбов. Это я настояла на вашем задержании вчера. Так вы и теперь не хотите со мной пообщаться?

Он огляделся. Повод изменить опрометчивое решение очень хорош. Да и в любом случае полезно разузнать об этой безумной, что ни говори, истории как можно больше.

Зелёные, по-настоящему, по-весеннему зелёные тополя сразу за оградой, облака сирени и розовый пух цветущих диких яблонь на самом кладбище. Притормозил у дыры в заборе и сделал приглашающий жест:

– Только после вас, госпожа Веретенникова.

Не чинясь, госпожа полезла в дыру. Бесформенное старушечье платье обтянуло ей зад, а под ногами у неё зашуршало, как у крысы, что копается в газетах. Обертки из-под чипсов, пакеты от сока, пустые сигаретные коробочки… Самое запущенное из трёх городских кладбищ. Теперь, собственно, их два. Из имевшихся некогда самое старое оказалось прямо в центре городка и давно, в дни молодости Столбова, попало под снос, на его месте разбит сквер с танцплощадкой, а её молодежь сразу же и назвала «Гробки». А этот вот некрополь тоже в городской черте, и на нём тоже не хоронят, разве что по особому разрешению, подкладывая покойника к уже лежащим здесь членам семьи. Едва ли все мертвецы при этом довольны, но их никто и не спрашивает. Поскольку нет здесь обслуги, кладбище заросло и, если бы не несколько дорогих и вычурных надгробий, больше походило бы на сельский погост. Стоит снегу сойти, и сюда слетаются местные выпивохи: вокруг голая степь, а здесь старые деревья, свой особый уют и есть где расположиться с удобством. Сейчас Столбов старается не читать надписи на памятниках, чтобы не отвлекаться от предстоящего. Уверенно лавируя между убогими плитами, заржавевшими оградами и шипами карликовой акации, он выводит Веретенникову к столу со скамейками по бокам.

Выбор оказался не самым удачным: посредине столешницы красуется бутылка из-под дешёвой «Геройской», а сверху, на месте пробки – Евграф Иванович прищурился – спущенный воздушный шарик. Синий и… Ан нет, не шарик! Он крякнул, поднял веточку и смахнул похабство.

– Прошу извинить.

– Так ваша была работа? Не смущайтесь, Столбов. Я, знаете ли, уже замужем побывала. Сядем?