Станислав Росовецкий: Маньяк районного масштаба

– Вот именно – всё такое прочее… Это не алиби.

– А что ты робыв вечером? – это сержант. Неужто возрастная солидарность, наконец, подействовала?

– Чем, то есть, занимался? Так… Покормил собаку, сам поел. Ещё раньше приготовил, конечно. Помыл посуду. Посмотрел телевизор… Рассказать, что показывали?

– Можно подумать, что не вызубрили бы программу… До девяти? А после двадцати одного часа?

– Ну, это святое… Сегодня же воскресенье. А по воскресеньям мы, как и каждую среду, всегда при деле.

– Что такое?

– В картишки перекидываемся. Компания своя, постоянная. Кстати, люди в городе уважаемые – вот кто подтвердит вам, что я ни сном, ни духом!

– Что за уважаемые люди, Столбов? – понизил голос Дрынов, переглянувшись многозначительно с сержантом.

– Уж если они для вас не уважаемые… Директор нашей школы, Виктор Степанович Малеев – раз! И не говорите мне, что не помните его, Дрынов! Вы ведь уже при нём кончали.

– Это уж точно: как вспомнишь, так вздрогнешь… Дальше!

– Главный хирург горбольницы Пищальник Иннокентий Павлович, два. Отец Сергий – три. И я, понятно.

– Что это ещё за отец Сергей? Не знаю такого. Федор Несторович?

– Не Сергей, а Сергий, по церковному. Протоиерей Сергий (Поляков). Надо бы знать, Дрынов, кто… – снова вспылил Евграф Иванович. Сам не зная почему, он обиделся за скромного, порядочного священника.

– Да это новый батюшка, уж лет пять, как у нас. Тихий, себе на уме, но старушки наши про него ничего плохого не кажуть, товарыш лейтенант, – перебил сержант Евграфа Ивановича.

– А что у нас на них вообще имеется, Федор Несторович?

– Не по нашей части они. Потому как не сидели. Такие люди – это ж клиентура, не при задержанном говорить, сами знаете, кого…

Евграф Иванович навострил уши. Сообразив, позволил себе усмехнуться:

– Если вы про мышанского нашего, из тех, что со щитом и мечом, так Петр Леонидыч захаживает к нам на огонек. Игрывали и закусывали вместе. Вот и у него можете спросить, возможны ли на меня такие подозрения?

Обидчики Евграфа Ивановича снова переглянулись, и он проследил за взглядом Дрынова, пропутешествовавшим к дощатой перегородке. Взор был неласков. И кого они там прячут? Если свидетеля, то очень интересно, кто там у них. Ведь нет и не может быть никакого свидетеля. Хотя…

Хамлюга Дрынов вздохнул, перебрал у себя в портфеле бумажки, ещё раз вздохнул, выбирая, и сунул одну из них Евграфу Ивановичу.

– Вот, распишитесь. Подписка о невыезде.

– Сколько угодно. Куда мне ехать? Знаете, сколько месяцев уже не получаю нормальной зарплаты?

– Знаходятся бойцы, что и на своих двоих тикают. Только от нас не укроешься.

Евграф Иванович вспомнил кое-что из услышанного за карточным столом и от дикторов телевидения, но решил не тянуть время. Отпускают сейчас – вот главное! Привычным жестом достал из нагрудного кармана авторучку, снял желтый колпачок, перечитал бумажку. Повернулся к Дрынову:

– Вы уж извините… Может быть, и не мое это дело, но здесь нет печати.

– С содержанием документа ознакомились? Подписывайте.

Поставил свой росчерк, над которым, придумывая и заучивая, так долго трудился на заре туманной юности. И зачем, спрашивается? Милицейские протоколы подписывать? А почему, кстати, не дают на подпись протокол?

– А протокол?

– Не испытывайте мое терпение. Расписались – и на выход!

Теперь Дрынов смотрел на него с выражением, словно у чиновника горисполкома в чёрных сатиновых нарукавниках, если у него попросить справку – и внутри у Евграфа Ивановича начало в точности так же подкручивать и подзуживать, как у стола чиновничьего, но он смолчал – и снова тем же манером, каким привык тушеваться перед всей этой сволочью. И проглотил готовое с языка сорваться: «Если уж подняли с постели, привезли сюда, так должны бы и отвезти назад». От них дождёшься, как же… Да и мысль одна промелькнула, даже и не одна. Во-первых, если его ещё и привезут на ментовской канарейке, так соседей на сей раз уж точно разбудят – даже если до того бог миловал. И ещё: хорошо бы всё-таки узнать, кого они там прятали…

Однако, как промчался Евграф Иванович коридорами отделения, как вырвался на вольный, упоительно свежий предутренний воздух, стало ему безразлично, кто там у них прячется – или, во всяком случае, не настолько любопытно, чтобы самому, по доброй воле, слоняться под отделением, высматривая этого таинственного свидетеля. К тому ж и уверен был Столбов, что узнает о нём и без таких ухищрений. И очень скоро. Не такой у нас городишко, чтобы долго хранить тайны, даже ментовские.