Антон Паладин - Дело № 1. Приговорить нельзя оправдать

– Глаза! Господи, как же я могу убить это живое существо? Ведь оно смотрит на меня так преданно? Он же верит мне! Он надеется на мою защиту! – шептал Он себе. – О, Всевышний! Зачем ты послал мне такое непосильное испытание?!

Шаги приблизились. Он мог теперь даже различать отдельные слова, чувствовать дыхание и запах преследователей.

У него вдруг возникла надежда на то, что, может быть, «они» не убьют их. Но какой-то внутренний голос моментально отрезал, обрубил невидимым лезвием все мысли о капитуляции.

Нет! – Они точно их убьют! Это и было то самое испытание выбором, и необходимо было сделать этот выбор немедленно!

Он вдруг вспомнил о семье, о родных и близких ему людях. Он подумал, что не может умереть и оставить их одних! Ведь они так нуждаются в нём!

Решение было принято!

Но какой-то червячок всё ещё глодал Его душу: ведь Он попросту старается оправдать для себя убийство друга ради спасения своей никчемной жизни, оправдаться перед своей совестью!

Преследователи подошли совсем близко. Он различал уже их грязную обувь сквозь колючие ветки кустарника. Боцман тоже почуял их! Пёс оскалился, обнажив свои острые и белые, как снег, клыки.

Решение было принято! Он выхватил нож и занёс его над животом собаки. Рука пошла вниз, лезвие мягко вошло в ткани и пронзило сердце животного.

Он почувствовал, как липкая и тёплая кровь залила Его руку.

Он убил пса, убил Своего друга! Он видел, как тускнеют глаза собаки, слышал, как овчарка испускает дух!

Боцман умер, не издав ни единого звука, словно понимая, что может навлечь опасность на своего хозяина…

Господи! Что же Он наделал?! Проклятый трус! Он погубил своего друга, спасая собственную шкуру!

Нет! Он больше не мог лежать в укрытии. Он схватил на руки собаку и с диким криком выскочил на тропинку…

Преследователей не было! Погони не было! Не было никого…

Слёзы покатились по его щекам. Он ненавидел себя за предательство друга и собственной совести. Он бросился вперёд с мёртвой овчаркой на руках: быть может, ещё удастся её спасти…

Скорее, скорее туда – к шоссе, в больницу! Скорее, Он должен спасти жизнь своему бездыханному другу!..

Судья проснулся.

Лоб Пантелеймона Пилиповича Пилатова покрывала холодная испарина, а сердце бешено колотилось в груди.

– Опять этот кошмар! – прошептал он, облизывая пересохшие губы.

Сон снился ему уже целую неделю. Этот пёс преследовал судью, словно тень. Каждую ночь он убивал эту овчарку, каждый раз он думал, как её потом спасти!

Пантелеймон Пилипович, судья районного суда, поднялся с постели и, стараясь не разбудить жену, прошел в ванную комнату.

Умывшись и приведя себя в порядок, Пилатов посмотрел на своё отражение в зеркале.

На судью из блестящего серебром прямоугольника уставилось измученное ночными кошмарами лицо человека с умными глазами.

Глубокая морщина прорезала сорокалетнее чело, – это была печать, наложенная на судью его профессией, сопряженной с эмоциональными стрессами. Для чувствительного характера этого человека неимоверно тяжким оказалось выбранное им бремя служителя Фемиды – слишком близко к сердцу принимал он судьбы подсудимых, которым выносил приговоры. И слишком сильно Пилатов ненавидел полную изъянов систему правосудия в новом государстве, кое-как сколоченную из осколков старого тоталитарного режима. «Систему», в которой лицемеры, оборотни и казнокрады, попав на скамью подсудимых, в худшем случае ограничивались несколькими годами тюрьмы, а в большинстве своём обходились условными сроками. В то же время молодые оступившиеся люди, не совершившие ничего ужасного с человеческой точки зрения, но лишенные возможности платить огромные суммы, или бедные селяне, похитившие курицу, велосипед или мешок картошки, обрекались Уголовным кодексом на долгие годы заключения.

Сильно отличалось также отбывание якобы единого для всех наказания: богатые мошенники сидят в камерах со всеми удобствами и привилегиями, а «простые смертные» задыхаются в душных перенаселенных казематах следственных изоляторов или общих бараках «исправительных» колоний.

Нет, Пантелеймон Пилипович не считал себя поклонником идеалов Маркса и Энгельса, и не желал богатым смерти, а бедным власти. Наоборот, более глупой идеологии, рассчитанной на необразованные массы, способной разлагать общество и искоренять человечность, он не знал!