Эдуард Богуш - Призрак и Тьма

До назначенной встречи оставалось менее двух часов. Человек ни с чем не примечательной внешностью простого конторского служащего стоял в парке Шевченко, недалеко от главного университетского корпуса. Наслаждаясь первыми теплыми и нежными лучами долгожданного весеннего солнышка, он наблюдал за игрой шахматистов. Афанасий Петрович любил шахматы, но в парке играть не решался, только наблюдал. Строго говоря, в парк он приходил с другой целью – привести в порядок свою нервную систему.

По мнению Афанасия Петровича, задумчивые лица игроков создавали особую неповторимую атмосферу творческого покоя, столь желанную для любого практикующего аналитика. Через какое-то время пребывания здесь броуновское движение мыслей Афанасия Петровича останавливалось, бессвязный диалог с самим собой затихал, а факты, документы и события раскладывались в памяти по нужным полочкам.

Особенно, Афанасий Петрович любил наблюдать за игрой двух пенсионеров – завсегдатаев. Поединок между ними был давним и принципиальным, а поэтому интересным и бескомпромиссным. Эти двое как-то особенно глубоко уходили в игру, никого не замечая вокруг. От напряженного поединка двух интеллектов возникало сильнейшее биополе, которое Афанасий Петрович не только ощущал каждой своей клеткой, но и как разряженный аккумулятор, подпитывался от него.

Дом, где должна состояться встреча, находился рядом с парком, на улице Богдана Хмельницкого, бывшая Ленина. Чем меньше времени оставалось до встречи, тем сильнее волновался Афанасий Петрович. И успокоиться, не помогали ни свежий воздух, ни шахматы. Значит, впереди ждет что-то непонятное и необычное, с чем раньше сталкиваться не приходилось.

По сути своей работы Степаненко Афанасий Петрович был кем-то средним между следователем прокуратуры и частным сыщиком. От следователя его отличало отсутствие кабинета, погон, должности и огромная, по меркам МВД, регулярная зарплата. А от частного сыщика – то, что сам Афанасий Петрович не мог выбирать дела, которыми занимался, ему их давали сверху.

Начальство дорожило Афанасием Петровичем и никогда не использовало в бесконечной текучке дел, которая до отказа заполняла все официальные коридоры и кабинеты министерства внутренних дел и Генпрокуратуры. Он исполнял роль глубоко зарезервированной тяжелой артиллерии, которая вводилась в бой, исключительно, когда возникали крупные резонансные дела, от исхода которых зависело количество больших звезд на золотистых погонах или даже фамилия на табличке высокого кабинета.

Афанасий Петрович работал сам, используя как официальные каналы, так и личные. Результатом его работы всегда был отчет. Дальнейшая судьба отчета и фигурантов, которые проходили по делу, его не волновала, что говорило не столько о черствости души Афанасия Петровича, сколько о стойкости эмоциональной системы и мощном социальном иммунитете.

В секретных сводках МВД и Генпрокуратуры он мелькал, как агент «Рафинад». Многие заказчики преступлений, наивно считавшие себя в безопасности, даже не подозревали, кому они обязаны своим попаданием в тюремную камеру.

Но была у «Рафинада» и своя слабость. Он имел устойчивую аллергию к разного рода заказным политическим делам. Руководство знало это, и никогда не втягивало своего лучшего агента в политические разборки, хотя все понимали, что невозможно заранее предположить, куда выведет то или иное уголовное дело.

Как ни банально это прозвучит, но главным козырем Афанасия Петровича была его природная интуиция, то есть способность прислушиваться к слабым голосам из тонкого нематериального мира. У большинства людей непререкаемый голос разума со своей примитивной причинно-следственной логикой заглушает все иные голоса человеческой природы, считая их не съедобными атавизмами. Но иногда встречаются отдельные, как сейчас говорят, продвинутые личности, которые воспринимают иррационализм, как высшую ступень рационализма. Афанасий Петрович был именно таким человеком. Он, как бы постоянно, сам с собой, без видимых логических критериев, играл во всем известную детскую игру «тепло-холодно».

Довольно часто случалось так, что идеальная, годами отшлифованная логика заводила его в тупик, и тогда Афанасий Петрович умел отключать разум, вернее не сам разум, а его доминирующее начало в своем сознании. После чего, сам не зная почему, он шел в те или иные места, говорил с людьми, читал газеты или еще раз просматривал уже имеющиеся в наличии документы. При этом время для Афанасия Петровича фактически останавливалось. И только тогда, когда масса зерен, таким кропотливым и необычным способом отделенная от плевел становилась критической, разум мгновенно выстраивал единственно правильную логическую цепь с идеально выверенной причиной и следствием.