Дональд Гамильтон - На линии огня

Я с любопытством смотрел на нее. Марджи нашла стул и устало плюхнулась на него. Измятый кусок блестящей тафты повис между голыми коленками. Все это было рассчитано на публику, догадался я, не желая верить в разыгрываемую сцену. У меня не было сомнений, что Карл грубо с ней обошелся, мне было все равно, остался он в ее квартире или нет, а вот сама Марджи могла бы при желании получить доступ к своему гардеробу и переодеться во что-нибудь более презентабельное. Но она этого не сделала и предпочла появиться передо мной в таком виде. Это проливало свет на ситуацию, заставив меня подумать, что она создана неспроста. Конечно, не следовало упускать из виду, что Марджи порой излишне сгущает краски. Может, и на этот раз ничего другого и не было.

Положив руку ей на голову, я не сильно потянул ее взъерошенные темные кудряшки – так, чтобы она подняла ко мне лицо. Внимательно посмотрел в него с высоты своего роста и ухмыльнулся:

– Марджи, а ты хитрая бестия!

Ее глаза увлажнились, затем она засмеялась:

– Оставь мои кудри в покое, дурень. Я отпустил ее волосы.

– Сдается, ты хочешь остаться здесь. Уступаю тебе спальню. Я джентльмен – переберусь в гостиную.

Она прикончила выпивку, поставила бокал на пол, встала и направилась в спальню. У ее дверей обернулась, и я увидел в ее глазах знакомое мне озорное и не очень-то приятное выражение. Марджи нарочито подняла руку, ухватила лиф платья и потянула его вниз. Булавки не выдержали – и многострадальное вечернее платье распахнулось как створки раковины. Она дала ему упасть к ногам, наклонилась,, чтобы расстегнуть пряжки на туфлях, выпрямилась, вышагнула из них и из одежды, валяющейся на полу, а потом, глядя на меня с улыбкой, сняла оставшуюся сережку и бросила ее мне. Я ее поймал.

– Подумай, чего ты лишаешься, беби, – промурлыкала Марджи.

– Думаю об этом, – ответил я. – Иногда. – Сняв с себя халат, я швырнул его ей. – На случай, если захочешь принести утром молока, – пояснил я. – Доброй ночи, Марджи!

– Пол!

Я оглянулся. Марджи набросила легкий халат себе на плечи и запахнулась.

– Да? – отозвался я.

– Прости, беби. Мне не следовало терзать тебя. Это мерзко.

– Доброй ночи!

Когда дверь спальни закрылась, ухмылка сползла с моего лица. Я взглянул на сережку в руке и вспомнил, что подарил ей эти серьги на Рождество. А она мне тогда вручила тот самый халат, что сейчас на ней. Карл же передал мне «плимут», на котором я и ездил все эти дни. Он любитель крупных подарков. Я же собрал для него из запасов Хоффи двенадцатую модель винчестера, хотя Карл не больно-то ловко управлялся с дробовиком. Впрочем, то же самое можно сказать и о любом другом оружии, однако сам он мнит себя ловкачом по части обращения с пистолетом под горячую руку. Однако время от времени показывается в стрелковом клубе. Винчестер было лучшее, что я мог ему подарить, дабы ему было чем похвалиться перед знатоками.

Карл и Марджи были моей семьей – единственными во всем мире людьми, с которыми я мог держать себя естественно, так как они знали обо мне все. Для них мне не надо было кого-то корчить из себя. Мне не приходилось беспокоиться о том, что они замышляют или как будут вести себя по отношению ко мне, если что-то откроется, раз им и так все было уже известно.

Я прошел в гостиную, набросил простыню на стоящую там кушетку, нашел подушку и спал до дневного света.

Меня разбудил вой полицейской сирены под окнами.

Разумеется, так же гудеть могла пожарная машина, «скорая помощь» или на худой конец подросток с одной из этих сигнальных груш на велосипеде, но почему-то я твердо знал, что это полиция. Поэтому свесил ноги с постели, зевнул, почесал в затылке и вслушался в затихающий на улице звук. По крайней мере, жизнь в эти дни не казалась мне тусклой. И все, что потребовалось сделать, чтобы чуть-чуть поразвлечься, это просто-напросто выстрелить в губернатора.

Вскоре выяснилось, что сирена имеет ко мне прямое отношение. Не успела она умолкнуть, как копы принялись названивать в мою входную дверь. Но на данный момент моим халатом владела Марджи. В чулане с зимней одеждой я нашел тяжелую шерстяную робу и облачился с нее, потом огляделся. Гостиная выглядела сценой, которую только что покинула после своего номера стриптизерша. Я подобрал меха, платье и туфли. Платье все еще выглядело как лопнувший кокон, из которого вылезло огромное насекомое. Длинный разрыв позволил разглядеть внутреннюю конструкцию лифа: швы оказались усилены гибким белым корсетом. А я-то всегда удивлялся, почему платья не расползаются; теперь стало ясно. Открыв дверь спальни, я забросил все эти вещи вовнутрь и плотно закрыл дверь.