Дональд Гамильтон - На линии огня

Таким образом, мы оказались обречены на своего рода дружбу, основанную на необходимости и терпимости друг к другу. Карл был интересным собеседником при разговорах на некоторые темы, например, о юриспруденции я узнал от него такие вещи, которые заставили бы вздрогнуть университетских профессоров. Было ему что сказать и о женщинах, он был готов поделиться со мной своим богатым опытом по этой части. У нас вошло в привычку время от времени покидать места наших засад, чтобы вместе перекусить, и особенно часто мы выискивали друг друга в долгие холодные вечера, дабы обменяться саркастическими замечаниями об охоте, погоде и поочередно глотнуть из его фляжки для профилактики от простуды. Для меня он был любопытным экземпляром человеческой породы, я же для него, насколько могу судить, – занудой интеллектуалом и чистоплюем. Однако об охоте и оружии мне было известно гораздо больше, чем ему, и это делало нас равными.

Целую неделю никто не заметил хотя бы признака оленя, медведя, кабана или иного зверя, как разрешенного, так и запрещенного для охоты. Но в четверг собаки взяли след и, отправившись по нему, удалились за пределы местности. Вымотанные егеря вернулись уже затемно, наспех похватали что-то из еды и опять отбыли, чтобы одолжить на время собачью свору у соседей. Я так никогда и не узнал, удалось им вернуть первую стаю или нет. Это были хорошие мужики, и работали они на износ, но дикие звери, если таковые там были, упорно не желали им попадаться. В пятницу мы все были на ногах еще до рассвета, кроме пары ребят, заявивших, что к черту все, и отправившихся вниз от сторожки стрелять куропаток. Остальные опять потащились в горы, а мы с Гандермэном, как всегда, полезли наверх, на сей раз на седловину, поросшую жиденьким лесом, как раз под линией снега. Трудно было где-либо найти еще такое же сухое место, чтобы можно было хотя бы присесть.

Мы вместе съели наш ленч, посетовали на тусклые перспективы охоты – проводники и собаки к тому времени давно исчезли в глухомани дальше к западу – и вернулись обратно в свои засады. Я осторожно выбрал для нее место, постаравшись устроиться так, чтобы между этим дылдой и мной находился каменный выступ. Мне совсем не хотелось, чтобы его крупнокалиберные плюхи, в случае если он увидит мишень для стрельбы, беспрепятственно полетели сквозь чахлую лесную поросль в моем направлении. Я не доверяю никому, пока сам не увижу, как человек ведет себя в деле, какое бы оружие ни находилось в его руках. Некоторые люди во время охоты ведут себя излишне возбудимо.

Было уже около трех часов – самое время начать нам спускаться, чтобы успеть засветло добраться до машин, когда вдалеке я услышал лай собак.

Должен заметить, что я ничего не имею против собак, натасканных на пернатую дичь. Но не вижу ничего привлекательного в том, когда спускают свору гончих, чтобы загнали на дерево несчастную зверюшку, будь то енот, опоссум, пума, кошка или кто-то еще. Лично мне это кажется уже не охотой, а бизнесом. Понимаю, говоря это, наступаю многим на любимую мозоль, но я отправляюсь на охоту для того, чтобы стрелять, а не продираться, высунув язык, сквозь заросли вслед за лающей и завывающей сворой.

Тем не менее не могу не признать, что после недели тщетного ожидания я с восторгом услышал азартный лай стаи, катящийся в нашу сторону. Тут же проверил винтовку, мой прицел несерийного производства с объективом, дающим увеличение в два с половиной раза, и убедился, что стою на таком месте, откуда хорошо простреливается горный гребень и небольшой откос.

Сначала, однако, все походило на то, что гон забирает влево от меня и шанс на выстрел получит Гандермэн. Голоса собак раздавались в стороне, особенно тот, который, как мне казалось, принадлежал вожаку и звучал так гулко, что заставил меня почти забыть мое предубеждение против псовой охоты. Этот вожак действительно задавал тон. Внезапно гвалт переместился в поросль, находящуюся ниже меня, затем весь этот сумасшедший оркестр начал набирать силу в моем направлении, и в общей какофонии я мог расслышать треск сучьев и топот чего-то большого, тяжелого. Я застрелил первого оленя, когда мне было двенадцать, и с тех пор не переставал охотиться – война не в счет, – но должен признаться, что меня слегка бросило в пот.

Звук сломанной ветки сзади заставил меня резко повернуться и машинально вскинуть ружье. Видимо, собачий хор так подействовал на мои нервы, что я почти зримо представил себе вепря, подкравшегося ко мне со стороны спины, пока я ждал его появления спереди. Нелепый костюм Гандермэна, возможно, спас ему жизнь: я успел различить в объективе черно-белый плед, прежде чем установил на нем перекрестие прицела.