Леонардо Падуро - Злые ветры дуют в Великий пост

Опять вечное, все то же вечное и дилемма власти, подумал Конде, который последний раз переступил порог церкви в памятный день своего первого причастия. Долгие месяцы он изучал катехизис в воскресной школе, готовясь к конфирмации, чтобы участвовать в ней с полным знанием дела: получить из рук священника крошечный кусочек пресного хлеба, содержащего в себе квинтэссенцию великого (вечного) таинства, после чего бессмертная душа и многострадальное тело Господа нашего Иисуса Христа (со всей Его властью) через посредничество рта и процесса пищеварения переместятся в бессмертную душу, дабы спасти ее от самого ужасного из проклятий; и это знание превращало юного Конде в существо безгранично ответственное. Однако в свои семь лет он, по его собственному убеждению, хорошо усвоил и многое другое: например, что по воскресеньям лучше всего гонять мяч с друзьями за домом, или забираться в сад Генаро и красть там манго, или катить на велике — по двое-трое на каждом — на речку Ла-Чорреру, чтобы удить там рыбу и купаться. Поэтому мать Конде, разодевшая его во все белое по поводу причастия, была вынуждена потом сдерживать свой гнев (как повелевало ей то же самое причастие), выслушивая безапелляционное заявление сына о том, что в церковь он больше не пойдет, а по воскресеньям будет носиться с приятелями.

Конде и вообразить не мог, что, вновь оказавшись в церкви впервые после почти тридцатилетнего перерыва, испытает мгновенное возрождение знакомых ощущений, вовсе не исчезнувших из памяти, но до сей поры будто погруженных в летаргию. Недвижный, словно в пещере, воздух, тени под куполами над головой, солнечные блики, смягченные оконными витражами, неяркий блеск главного алтаря — все, что сохранилось в детских воспоминаниях о маленькой, бедной церквушке в его районе, воплотилось сейчас в этом храме конгрегации пассионистов, выстроенном в помпезном креольском неоготическом стиле, с высоченными, украшенными золотом сводами. Все здесь было устремлено к небесам, отчего человек чувствовал себя маленьким. А многочисленные гиперреалистические статуи святых в человеческий рост со смиренными лицами, казалось, вот-вот заговорят. В церковь Конде вошел посреди мессы в поисках спасителя, чья помощь требовалась ему неотложно, — Ржавого Кандито.

Услышав от Куки, что Кандито отправился в церковь, Конде сперва удивился — что-то не замечалось прежде за Ржавым особой тяги к религии, — а потом обрадовался возможности поговорить с ним на нейтральной территории. Постояв какое-то время перед церковным фасадом с башенками, напоминающими экзотические европейские сосны, он все же решил заглянуть внутрь, чтобы дождаться Кандито там, а заодно поучаствовать в мессе. Вдыхая мягкий запах дешевого ладана, Конде пристроился на скамейке в последнем ряду переполненной церкви и дослушал до конца воскресную проповедь молодого священника с энергичными жестами и напористой речью, который вещал прихожанам о самых непостижимых вещах, а именно о тайне бесконечности и власти, и демонстрировал при этом немалое ораторское искусство:

— Почитание Иисуса Отцом нашим, кое означает и свершает веру в Бога-Отца, берет начало в его братском единении с народом. Создавая общность с людьми от самых низов, на их же уровне, Он не только спасал всех, кто услышал Слово Господне, но и проявлял себя как сын человеческий и Сын Божий. Отсюда ранимость Иисуса: его радость за простолюдинов, кои принимали богооткровение и скорбь об Иерусалиме, о власть имущих, которые отвергают его…

Тут священник воздел руки, и верующие, заполнившие храм, встали. Конде решил, что своим присутствием оскверняет обряд, которым сам же пренебрег, воспользовался всеобщим движением и воровато выскользнул на светлый простор площади с сигаретой во рту и дружным «аминь» в ушах, произнесенным ему вслед хором прихожан, в очередной раз осчастливленных рассказом о жертвах, принесенных Господом.

Через четверть часа из церкви потянулась вереница верующих. Их лица излучали такую внутреннюю благодать, что могли потягаться с сиянием солнца. Ржавый Кандито остановился на нижней ступеньке лестницы, закуривая сигарету, и поздоровался с проходящим мимо стариком негром, будто сошедшим с фотографии двадцатых годов: в соломенной шляпе и льняной гуаябере, надетой по случаю воскресенья. Конде дожидался Кандито, стоя посреди площади; от его внимания не ускользнуло, как тот нахмурил брови, заметив его.

— Не знал, что ты ходишь в церковь, — сказал Конде, подавая руку приятелю.