Леонардо Падуро - Злые ветры дуют в Великий пост

— Да пошел ты, неужели Эрнесто? — удивился Конде, вспомнив парнишку с кротким лицом и медлительной речью; одни считали его дураком, другие дураком в квадрате. — Ладно, это дело прошлое. Нам надо о сегодняшнем дне подумать. Так подкинешь мне наводку?

Кандито задумчиво рассматривал свои острые ногти. Ты не откажешь мне, думал Конде.

— Ну хорошо, посмотрю, что можно для тебя сделать. Только, сам понимаешь — по names, [16] Без имен (англ.). как говорят агенты империализма.

Конде изобразил на лице милую улыбочку, намереваясь сделать следующий шаг:

— Ну, нет, брат, так не пойдет. Если дурь толкают кому-то из Пре, скандал будет что надо, да еще труп…

Кандито снова задумался. Конде все еще боялся услышать «нет» и был почти готов с пониманием отнестись к такому ответу.

— Я когда-нибудь погорю из-за тебя, так погорю, что меня уже ничто не спасет. А твоя помощь понадобится только для того, чтобы гнать муравьев у меня изо рта.

Конде перевел дух, отхлебнул рома и стал думать, как окончательно закрепить сделку.

— У меня к тебе еще одно дело. Я тут окучиваю одну телку… У тебя босоножки эти как, ничего получаются?

— Ну, это проще простого — только для тебя сварганю за полтинник. Или подарю, если ты сейчас на мели. Какой размер носит твоя цыпа?

Конде улыбнулся и обреченно покачал головой:

— Будь я проклят, если знаю, какого размера у нее лапка. — Конде пожал плечами и подумал, что в будущем, знакомясь с женщиной, прежде чем пялиться на задницу и на грудь, обязательно поинтересуется размером ее ноги. Разве угадаешь, когда может понадобиться подобная информация.

Самое первое любовное переживание Марио Конде было связано — как, наверное, у многих и многих — с детсадовской учительницей музыки, бледной девушкой с длинными пальцами, которая обдавала его своим дыханием, беря за руки и укладывая их на фортепьянные клавиши, а у него тем временем в каком-то трудноопределимом месте между коленками и животом нарастало чувство теплого нетерпения. Маленький Конде начал грезить воспитательницей во сне и наяву и однажды признался дедушке Руфино, что хочет стать большим и жениться на ней, на что старик ответил: я тоже хочу. Много лет спустя, незадолго до своей женитьбы, Конде узнал, что его бывшая воспитательница, которую он уже не увидел, вернувшись после летних каникул, опять объявилась в их районе — приехала на десять дней из Нью-Джерси навестить родственников. Он решил повидать женщину, которую, хоть и вспоминал очень редко, в действительности никогда не забывал. И не пожалел об этом решении, потому что ни годы, ни седина, ни располневшее тело не сумели развеять то романтическое очарование, каким обладала его учительница музыки, чьим прикосновениям наряду с неосознанной потребностью любить он обязан своей первой эрекцией.

Что-то похожее на ощущения, связанные с этой женщиной, — или, вернее, на предчувствие женщины у пятилетнего мальчишки, которого дед Руфино водил с собой на все петушиные бои в Гаване, — возродилось для Конде в образе Карины. И дело не в буквальной схожести, поскольку от учительницы музыки память сохранила разве что нежные руки да белую кожу; речь шла скорее о замирании сердца, о чувственности, которая, как некое чудо, вырастает из туманной пелены постепенно, но неотвратимо. Спасения не было; Конде влюбился в Карину, как в детстве в воспитательницу, и теперь, глядя из темноты на ее дом, мог вообразить, как она, сидя в проеме открытого окошка, выводит на саксофоне бередящую душу мелодию и порывы неуемного весеннего ветра взлохмачивают ей волосы. А он, усевшись на пол, гладит ее ноги, обводя каждый пальчик, каждую косточку и впадинку, чтобы своими ладонями почувствовать каждый шаг, сделанный этой женщиной по земле, прежде чем она вошла в его сердце и осталась в нем… Кстати, какой размер у этих ножек — пять или, может, четыре с половиной?

— Держу пари, ее убил этот Пупи. Приревновал и убил, а перед этим трахнул.

— Не говори ерунды, так уже давно никто не делает. Послушай меня, это натворил один из тех психопатов, которые сначала избивают свою жертву, потом насилуют и душат. Я сам видел в кино, в прошлую субботу по телику показывали.

— Господа, господа, вы тут все расписали так, словно эта девушка была не школьной учительницей, а, скажем, оперной певицей, причем знаменитой. И убили ее не в собственной квартире, а на сцене, в кульминационный момент «Мадам Баттерфляй», на глазах у многочисленной публики…