Лео Мале - Нестор Бюрма в родном городе

– Трудно сказать. Единственное, что можно утверждать, судя по обрывкам, что это серия «бонапарт», не поступавшая в обращение. Но там не было пятидесяти миллионов.

– Может быть, они лежали еще где-то, кроме камина?

– Нет. Вы жалеете, что вам не удалось наложить лапу на эти денежки, да?

– О Господи, Бюрма! Поверьте, что я уже давно выбросил из головы эти грязные мысли.

– Тем лучше. Зачем вы заговорили с этим фараоном об алжирском деле?

– Чтобы он потом не узнал этого сам, стороной. Честно говоря, вы меня пугаете, Бюрма. Вы, конечно, не лгали комиссару, но вы о многом умолчали. Я следил, но неважно… Это нам выйдет боком… Вам-то на это наплевать, вы вернетесь в Париж. А я останусь, и я решил немного подстраховаться. К тому же это нисколько не повлияло на версию комиссара… А Лора?-добавляет он.– Когда она узнает, она не захочет в это поверить!

– И правильно сделает,– говорю я.– Дакоста виноват не больше меня – что в алжирском деле, что в убийстве двух девушек. Тот тип, голосовавший на дороге в Праду, о котором я говорил комиссару Вайо,– бывший шпик, он видел алжирского предателя своими глазами, и он сказал, что это не Дакоста. А теперь мы продолжим разговор в гостинице, за выпивкой.

Все то время, что я говорю, Дорвиль смотрит на меня округлившимися глазами. Он выслушивает все мои рассказы – о существовании «бале роз», о том, как меня похитили алжирцы, о моей встрече с капитаном Шамбором, о сцене с блондинкой и шпиком Морто и т. п.,– явно не зная, верить мне или нет.

– Ну а что в случае с Дакоста? – наконец произносит он с трудом.

– Все это инсценировано настоящим преступником, чтобы запутать следствие. Вскрытие, если оно будет проведено тщательно, скорее всего, покажет, что перед повешением Дакоста накачали наркотиками. Если только он не напился (или его не напоили) своего безумного абсента. Ну так что ж! Что мешает человеку нализаться, перед тем как пойти и удавиться? В зависимости от хода мыслей комиссара весь этот камуфляж, все это нагромождение фальшивых улик либо рухнет как карточный домик, либо, наоборот, станет прочным как скала. Если ему не нравится, когда ему отравляют выходные (и будни тоже), то дело на этом и остановится: преступник – Дакоста; он убил свою дочь, а потом повесился. Но что на самом деле думает комиссар, я не знаю. Аньес была убита не в «Дубках», а в этом подпольном борделе, где она, по-видимому, узнала правду об алжирском деле. Я скоро выясню, где находится это… место разврата.

– Каким образом? – спрашивает Дорвиль, не переставая удивляться.

– Адрес этого места и имена участников известны одной девице, сидящей в исправительном доме. Ее зовут Мод Фреваль, и ей платят за то, чтобы она молчала. Я послал к ней свою секретаршу – она постарается что-нибудь вытянуть из нее.

В первый раз за все время Дорвиль недоверчиво улыбается.

– О, вы знаете, эти девки лгут так же легко, как дышат.

– Все же всегда можно попробовать выудить у них правду. Справился же я с Морто, а его нельзя назвать очень сговорчивым. Кстати, мне пришло в голову, что там, из-за всех этих событий, я забыл спросить его, зачем он стащил у меня ту ассигнацию, помеченную OAS.

– Вы… вы все еще придаете значение этой банкноте… я имею в виду ее пропаже?

– Да. Я убежден, что на ней было что-то, какой-то знак, какое-то указание, которое ускользнуло от всех. Черт! Он, возможно, провел меня, этот шпик. Возможно, у него в руках есть еще козырь. Поедем к нему.

Мы встаем, и в этот момент звонит телефон. Это Шамбор. Он рассказывает, что в полиции, куда его вызывали для подтверждения показаний по делу Дакоста, он узнал о смерти Аньес, и напоминает мне опечаленным голосом, что хотел бы меня видеть. Мы договариваемся вместе поужинать. Я кладу трубку.

– Это капитан,– говорю я Дорвилю.– У меня такое впечатление, что в «Дубках», помимо повесившегося Дакоста, он обнаружил еще что-то. Вы едете со мной?

– Если я вам не помешаю. Мне не хочется оставаться одному.

Он достает из кармана пачку сигарет «житан», роняя на ковер розовую картоночку. Немного смутившись, он поднимает ее и бросает в пепельницу.

– Я был в кино, а в это время… убивали Дакоста,– шепчет он глухим голосом.– Мне стыдно.

– Ну и что же,– бросаю я ему.– А если бы вы спали или играли в шахматы, что-нибудь изменилось бы? Ну, поехали на виллу «Лидия».

Он не спрашивает, что это за вилла. За все время пути он не произносит ни слова. Он пытается привести мысли в порядок. Это явно дается ему с трудом.