Лео Мале - Нестор Бюрма в родном городе

Достигнув цели моего восхождения, я стучу в дверь парикмахерши. Она протестует (дверь, а не парикмахерша), подозрительно двигаясь в коробке на своих петлях. Я полагаю, что ее ничего не стоит взломать одним только вздохом. Эти соображения остаются без ответа. Так, всего лишь предположение. М-ль Крузэ еще не вернулась с работы. Ладно, зайдем еще разок… Я говорю, что еще вернусь, а сам неподвижно стою здесь, навострив уши. Я готов поклясться, что слышал по ту сторону двери, сквозь легкое завывание ветра, как будто легкий звон бокалов. Будь здоров, дорогой! Срабатывает профессиональный, если не сказать, тонкий рефлекс, и я приникаю к замочной скважине. Сквозь маленькую прихожую через оставшуюся открытой дверь мне видно то, что, по всей видимости, должно быть столовой. Похоже, внутри не так давно произошла потасовка. Доказательством может служить перевернутый стул, как раз в поле моего зрения. Но это все, что мне видно.

Я выпрямляюсь и начинаю склоняться к мысли, что был не прав, полагая, будто ничего не стоит вышибить эту дверь. Чтобы удостовериться в этом, я отвешиваю ей сильный и изящный удар каблуком в область замка. Раздается хруст вырванных винтов, и замок уступает.

Я захожу внутрь, почти внесенный сквозняком. Отмахиваясь рукой от назойливых мух, которым, похоже, наплевать на ветер, я попадаю в столовую.

Я, конечно, уже старомоден. Мне не нравятся женщины, лишенные женственности. Мне не нравятся женщины, которые напяливают мужские штаны. Мне также не нравятся женщины, которые торопятся снять чулки с первым дуновением весны. Мне по сердцу такие девушки, как Кристин Крузэ. Несмотря на изрядную жару, она не сняла чулок. У нее по одному чулку на каждой ноге, а третий вокруг шеи. Третий привязан к люстре.

Растрепанная, что непростительно для парикмахерши, в окружении звенящих разноцветных мух, Кристин Крузэ тихонько покачивается на легком ветру, благословляя своими ножками, обутыми в лодочки на высоком каблуке, перевернутый стул и заставляя позвякивать у себя над головой подвески дешевой люстры из фальшивого хрусталя.

Несколько мгновений я стою потрясенный, испытывая один из тех приступов тошноты, что составляют целую эпоху в жизни могильщика. Я, конечно, был кое к чему готов, но, во всяком случае, не к такому зрелищу. Пот льет с меня градом. Рубашка липнет к спине. Я чутко прислушиваюсь, и, поскольку ни один подозрительный звук не тревожит мой слух, ко мне потихоньку возвращается мое мужество. При жизни м-ль Крузэ была пышной красивой брюнеткой, я легко могу в этом убедиться, поскольку, если не считать ее чулок, на ней лишь одна прозрачная комбинация. Хоть я и не врач, однако мне кажется, что она умерла несколько дней тому назад.

Вытирая пот носовым платком, я подхожу к открытому окну и закрываю его. С этой стороны нечего особенно бояться. Окно выходит в хорошо продуваемый дворик, а напротив возвышается глухая стена. Покончив с окном, я отправляюсь обследовать дверь, выходящую на лестничную площадку. Она была закрыта на ключ, но ключа в замке нет. Он висит на своем гвозде у косяка. Я закрываю дверь и подпираю ее табуреткой. Превозмогая тошноту, я возвращаюсь в смертоносную столовую.

Затем я прохожу в спальню, пропитанную запахом духов и кокетливо убранную, если не считать разобранной постели и валяющегося на полу платья. Из-за своей обветшалой обстановки столовая имеет устаревший вид. В этой же комнате почти все современное. Ну, вроде того. В зеркальном шкафу, который я обследую, имеется целая коллекция женских тряпок, и некоторые из них, в частности желто-голубой ансамбль с геометрическими мотивами в стиле «оп-арт», слишком узки для такой Юноны, какой была Кристин. Обернув руку намокшим от пота платком, я выдвигаю ящики секретера. Они пусты. Может, так оно всегда и было, а может быть, и нет. Редко случается, чтобы все ящички были абсолютно пусты. Всегда найдутся две-три пустяковины, которые надо туда засунуть.

Моя прогулка приводит меня на кухню, где царствует плита, которая топится углем. Ко мне, Ландрю [9] Автор намекает на скандальный судебный процесс 1922 г., возбужденный против некоего Ландрю, душившего, а затем сжигавшего в печи свои жертвы. Этот процесс вдохновил известного французского режиссера Клода Шаброля на создание фильма «Ландрю» (1962).- Прим. ред. . Не было ли сожжено содержимое ящиков? Вооружившись кочергой, я ворошу полный остывшей золы очаг и извлекаю из него кусок ткани, уцелевшей от огня. Кусок величиной с пол-ладони, не больше. После того как я стряхнул с него покрывавший его пепел, передо мной предстало нечто серое с тонкими голубоватыми полосками. Если не ошибаюсь, кусочек костюма Аньес Дакоста.