Деннис Лихэйн - Глоток перед битвой

Энджи сидела, задрав на стол ноги в черных джинсах, заправленных в черные же замшевые сапоги. Я проследил их взглядом до того места, где начиналась белая бумажная майка навыпуск — развернутая газета скрывала все прочее, если не считать шелковистых иссиня-черных волос, касавшихся смугло-оливковых предплечий. Итак, за газетным листом таились еще стройная шея, подрагивающая в те минуты, когда ее обладательница старается не расхохотаться от одной из моих шуток; резко очерченный подбородок с крошечной родинкой слева; аристократический нос, не очень-то вяжущийся с плебейскими замашками Энджи, и глаза цвета расплавленной карамели. Раз поглядишь — и нырнешь в них без оглядки.

Мне, однако, это не удалось, ибо, когда газета опустилась, на меня уставились линзы темных очков «Уэйфэрер». Сомневаюсь, чтобы Энджи решилась снять их в обозримом будущем.

— Привет, Юз, — сказала она и потянулась за сигаретами, лежащими на столе.

Только Энджи называет меня так. Вероятно, потому, что тринадцать лет назад, в Лоуэр-Миллз, когда я не справился, как говорится, с управлением отцовской машины и та, пойдя юзом, врезалась в фонарный столб, иных свидетелей, кроме Энджи, не было.

— Привет, красавица, — ответил я, плюхнувшись на стул. Обратный случай — уверен, что не я один называю ее красавицей, но такова уж сила привычки. Впрочем, можете счесть это и констатацией факта. — Ну что, повеселились вчера? — спросил я, кивнув на темные очки.

Энджи передернула плечами, отвернулась к окну:

— Фил вчера опять пришел пьяный.

Фил — это муж Энджи. Дерьмо. И этим все сказано.

Приподняв уголок занавески, она принялась мять его и комкать.

— Что ты собираешься делать?

— То же, что и раньше, — сказал я. — С еще большим удовольствием.

Энджи опустила голову так, что очки чуть съехали с переносицы. Обнаружился темный синяк, расползшийся от уголка левого глаза к виску.

— Ну да, а потом он явится домой, источая любовь, я размякну, и все пойдет как прежде. — Она поправила очки, и синяк скрылся из виду. — Я не права? — Голос у нее был режуще-ясный и отчетливый, как зимнее солнечное утро. Ненавижу этот голос.

— Поступай как знаешь, — ответил я.

— Только и остается.

Энджи, Фил и я знакомы с детства. Я был Энджи лучшим другом. Фил стал ее любовником — и тоже, наверно, лучшим. Так иногда бывает. В моей практике подобное, слава богу, случалось не часто, но все же случалось. Несколько лет назад Энджи пришла на службу в темных очках, прятавших два здоровенных фонаря на том месте, где полагается быть глазам. Помимо этого на руках и шее был богатый ассортимент кровоподтеков, а на затылке — изрядной величины шишка. Очевидно, по выражению моего лица она догадалась о моих намерениях, потому что первыми ее словами были: «Патрик, будь благоразумен». Похоже — да не похоже, а совершенно точно! — муж избивал ее не впервые, просто на этот раз ей досталось сильней. И потому, после того как я нашел Фила в пивной, и мы благоразумно выпили, и благоразумно сыграли партию или две в пул, и я изложил ему свои претензии, а он, попросив меня не лезть не в свое дело, послал по известному адресу, я благоразумие утратил и бильярдным кием избил его так, что едва не отправил на тот свет.

Несколько дней после этого я ходил гордый и довольный собой. Весьма вероятно, хотя я этого точно и не помню, что в моем воспаленном воображении рисовались какие-то картины блаженного домашнего уюта с Энджи на переднем плане. Потом Фил выписался из больницы, а Энджи неделю не появлялась в офисе. Когда же наконец появилась, то двигалась очень осторожно, а садясь или вставая, каждый раз постанывала. Лицо Фил не тронул, зато все тело превратил в сплошной кровоподтек.

Энджи две недели со мной не разговаривала. Две недели — это большой срок.

Сейчас она смотрела в окно, а я — на нее. Смотрел и недоумевал — опять же далеко не в первый раз, — почему такая женщина, как Энджи, женщина, которая никому не позволяет вытирать о себя ноги, женщина, которая двумя пулями уладила тяжкую тяжбу с неким Бобби Ройсом, отвергшим наши учтивые просьбы вернуть залог поручителю, — так вот, почему такая женщина разрешает мужу подобным образом с собой обращаться? Бобби Ройс уже не встал с земли, и я часто прикидывал, когда придет черед Фила. Пока не пришел.

А ответ на вопрос «почему?» звучит в мягком, усталом голосе, появляющемся у Энджи, как только речь заходит о нем. Она любит его, вот и все, ясней некуда. Надо полагать, что-то в его душе еще не до конца погасло и порою еще проявляется, когда они остаются наедине, должно быть, еще посверкивают в нем искры какой-то доброты — а уж для нее они сияют ярче чаши святого Грааля. Мне они не видны, и уже никогда не будут видны, но, вероятно, они есть. Иначе объяснить то, что происходит, ни мне, ни всем, кто знает Энджи, не под силу.