щуп

- Чай, лежебока! Проспишь все на свете, - Барин ткнул Валентина коленом в бок, с чайником на весу просеменил к столу. Огромный, рыхлый, с обвисшим животом заядлого любителя пива, он клятвенно уверял сокамерников, что сбросил за последние месяцы более сорока кило. Подтвердить это было некому, впрочем как и опровергнуть, однако представить Барина еще более толстым казалось невозможным.

- Теперь я - пушинка! - витийствовал Барин. - Видели бы вы меня годика три назад, козлики! Настоящий слоняра! Десять пудов, как с куста! Сейчас - что!.. - он пренебрежительно махал рукой. - Доход один! Муха, блин, цокотуха. В любом балете на спор могу сбацать.

- Сбацать-то и мы можем, - резонно возражали ему. Барин довольно гоготал.

Валентин рывком сел, с усмешкой проследил за соседом. Приближаясь к столу, тот легкомысленно повиливал широким задом. Но не от пакостных мыслишек - ничего петушиного за Барином не водилось, - исключительно от переизбытка энергии, от детского желания двигаться даже тогда, когда в движении нет ни малейшей надобности. В минуты покоя сосед напоминал неповоротливого увальня, но стоило ему начать что-то делать, как он немедленно перевоплощался в плутоватого егозливого подростка. Морской тюлень, очутившийся на суше, - такое он производил впечатление на первый взгляд. Счастливчики, имевшие удовольствие лицезреть его на тотаме, прибегали к иным сравнениям.

Странно, но было в Барине что-то общее с Чеплугиным. Вопреки всему Валентин наблюдал в нем продолжение былого своего товарища. И хотя сравнение двух отдельных людей редко дает что-либо путное, уйти от подобных сопоставлений Валентин не мог. Взвешивая день ото дня избранных персонажей на умозрительных весах, он обнаруживал у того и у другого все новые плюсы и минусы. Подобный анализ превратился в своеобразное хобби, игру, которой он пытался отвлечь ум от окружающей действительности. Умение вспоминать - тоже своего рода спасательный круг. И Валентин вспоминал.

Пожалуй, Чапа был более силен и ленив, более неряшлив и недоброжелателен. Когда на лоб ему садилась муха, он ленился не то что взмахнуть рукой, но даже поморщиться. Шнурки он рвал не развязывая, любую обувь напяливал подобно галошам. Обожая жевать табак, плевался в газетные кулечки. Комкая последние, преспокойно складывал в собственный стол. Барин был совсем из иного теста. Плевался он редко, к одежде и обуви относился с бережным уважением. Не лень ему было и проявлять инициативу. Совершенно добровольно он разогревал для сокамерников чай, следил за чистотой и, ползая на карачках, сооружал какие-то диковинные ловушки для тюремных крыс. В отличие от Чапы Барин, а точнее - Баринов Геннадий Владимирович умел лукавить. Если не сказать жестче. Прямолинейность людей подобных Чапе он называл хорошеньким словом "комсомольство", а нежелание перехитрить судьбу - чахоточной дурью. Ругая других, с легкостью ругал и самого себя, "перехитрившего" судьбу около двух лет назад, когда обстоятельства засадили его на скамью подсудимых, а оттуда - в камеру смертников.

Валентин давно понял: людей легче воспринимать такими, какие они есть. В данном временном диапазоне и в данной географической точке. Прошлое нынешних соседей следовало забыть. Оно мешало относиться к ним по-человечески, вышибало из колеи, наполняло ощущением безысходности всего на свете. Человек вынужден любить окружающих, если надо, даже обманывать себя ради этой вынужденности. А иначе какую совместную жизнь можно представить с убийцами и насильниками? Подружка по имени Ненависть - черный, клубящийся смерч - всегда находилась в опасной близости. Отрекшихся от нелепого мира она немедленно заключала в объятия, иссушала ненасытными поцелуями, валила с ног. Это напоминало своеобразный театр. Актеры играли в людей, молчаливо сговорившись не вспоминать об истинном положении вещей.

- Это еще что за холера! - Барин, распластав крупные руки, метнулся в угол, со скрежетом отодвинул в сторону мусорный бак. - Опять мышь! И даже не мышь... - он шумно задышал, согнувшись в три погибели, попытался заглянуть в нору.

- Ну чего там? Крот, что ли?

- А? - Барин непонимающе оглянулся. - Какой еще крот?

- Сам говоришь, не мышь. Что же тогда? - Карпенко, носатый бугай, бывший дезертир и изменник родины, привстал на нарах.

- А хрен его знает! Только очень ужкрупная для мыши. Вот такой хвостище! Как только пролезла в дыру?

- Эй, Хазрат! - носатый Карпенко поглядел на худосочного сокамерника, сидящего за столом. - Ты божился, что все норы заделал. А там тогда что?