Кирилл Казанцев - Трижды преданный

– Вы что-то хотите?

Женщина кивнула, поправила на плече ремень сумки и хрипло проговорила:

– Да. Поговорить. Вы же Чирков Станислав?

– Я, – признался тот, с опозданием понимая, что совершил ошибку. Тетка – мать или родственница кого-то из вчерашних задержанных, пришла умолять о снисхождении к своей кровиночке. Сунулась сначала к дежурному, и тот ей объяснил, что попасть в кабинет к следователю Чиркову можно только по вызову, но, сжалившись над несчастной, подсказал, где последнего можно найти. Та и ждала до победного, да только зря, ничего у нее не выйдет.

– Приходите послезавтра, – сказал Стас, – я буду на службе с половины второго. Позвоните мне от дежурного, я выпишу вам пропуск.

И только собрался поднять стекло, как тетка вцепилась в него обеими руками, вцепилась намертво, так, что пальцы побелели. И заговорила, жалобно глядя на Стаса:

– Пожалуйста, выслушайте меня. Димочка не виноват, он с друзьями просто пошутить хотел… Он инвалид, у него сердце больное, ему лекарства нужны и регулярное питание. Он умрет, помогите ему.

Димочка, скорее всего, Капустин, тот самый, что Покровского порезал. Пошутить с друзьями, значит. Хороша шутка – «финка» немного до холодного оружия по нормам не дотягивает, да ее бы Капустину и не продали. С таким ножом не только хилого физика можно напугать, а вполне себе крупного дядю. Хотя Покровский хилым только на вид кажется, знатно «инвалида» разделал, любо-дорого поглядеть…

– Послезавтра, – как можно спокойнее повторил Стас, – после обеда. Ваш сын – или кем там Дмитрий Капустин вам приходится – пока посидит в изоляторе, потом суд изберет ему меру пресечения…

Теткино лицо сморщилось, затряслось, губы разъехались, по багровым щекам побежали темно-серые ручейки. Грудь в вырезе шевелилась, как подушка, подвеску зажало в «ущелье», цепочка опасно натянулась. Однако пальцы тетка не разжала, и Стас уже колебался, не прищемить ли их – легонько – стеклом, чтобы привести женщину в чувство, как рядом с ней появился еще один человек. Лет тридцати с небольшим, высокий, на носу очки, редкие волосенки на макушке стоят дыбом, худой, в бежевых брючках в обтяжку, коротком синем пиджачке и рубашке в тон, в коричневых ботинках. Он ловко сдвинул тетку в сторону, наклонился к окну и произнес:

– Привет, капитан. Надо поговорить. Тебе это тоже интересно.

От такой наглости Стас малость обалдел. Видимо, сказывалась бессонная ночь и усталость, реакции запаздывали, однако порыв эти самые очки с носа юноши аккуратно снять и переехать их пару раз колесами возник мгновенно. И креп с каждым мгновением, что этот нахал находился поблизости.

– Обсудим? – продолжал тот как ни в чем не бывало.

– Отвали! – беззлобно бросил Стас. – И готовьте деньги на хорошего адвоката. Инвалида вашего с поличным взяли, все улики против него, и свидетели имеются. Ничего, ничего, – едва сдержал он злорадную улыбку, видя, как вытягивается острая самодовольная мордочка юноши, – посидит ваш Дима с друзьями пару лет, на зоне его другим шуткам научат…

Парень, однако, удар держал, натужно улыбнулся, наклонился еще ниже и проговорил, глядя на Стаса в упор:

– Видишь, мать волнуется, всю ночь плакала, а у нее легкие больные, астма, приступ может случиться. А я маму люблю и брата тоже. И у Димкиных друзей тоже мамы есть, тоже всю ночь не спали, плакали, я их еле уговорил сюда не приезжать, сказал, что сам все решу. Диман наш вроде как крайним оказался, ножом потерпевшему угрожал… – Он осекся, оглянулся на заплаканную тетеньку и негромко добавил: – Адвоката можешь посоветовать? Я хорошие деньги заплачу, лишь бы помог. Если тебе самому деньги не нужны…

Он говорил что-то еще, но Стас его почти не слышал, смотрел в одну точку перед собой через лобовое стекло, смотрел в никуда. На сине-белую вывеску «УВД» над входом, на здоровенную дверь, на желтые кирпичные стены, на яркий цветастый зонт, под которым от дождика пряталась мама «инвалида». Она ежилась от ветра и холода, поправляла платок, но тот упорно выбивался из декольте, тетка боролась с ним и в упор смотрела на Стаса. Тот отвел взгляд и стал смотреть на приборную панель. Все мысли враз куда-то подевались, в голове стало пусто и легко, будто не сутки отдежурил, а проснулся поздно утром в выходной. И вообще Стас чувствовал себя прекрасно, только противно посасывало под ложечкой, точно от голода или нетерпения. «Чего ты ждешь? – заговорил вдруг внутренний голос, – вот твой шанс, чего тебе еще надо?» И правда – чего, какого черта он тупит в одну точку? «Так нельзя», – тяжко шевельнулось где-то на границе подсознания и рассудка, будто подняли толстый пласт дерна над монолитной скалой. Подняли – и тут же бросили обратно. Нельзя… А ослепнуть в двадцать с небольшим лет можно? А если это та самая единственная, Богом данная ему женщина, одна на всю жизнь, на весь мир, и неизвестно, жива ли она сейчас или вот-вот повторит фокус со скальпелем? Или уже повторила? Нельзя… Одна жизнь, одна любовь, одно будущее – все бы отдал, чтобы не потерять этого, да нет ничего. Нельзя…