Валерий Хазин - Прямой эфир

Здесь, конечно, никого не интересует его паспорт и никто не против называть его так, как будет предложено. Но в эфире он будет диджей Бариста или, в крайнем случае, Второй Бариста, coffee writer. Ведь живут же на свете и, кстати, неплохо живут, cognac writers и whiskey writers…

«Но ведь нельзя же, – кашлянул Дан, покачнув конверт на ладони, – невозможно писать лучше, чем Игорь Померанцев, или читать лучше, чем Максим Пинскер…»

Но, кажется, его не услышали или не поняли…

И когда конверт был распечатан к вечеру в ораховацком доме возле книжных полок – Дану и в самом деле почудилось, что знобкая волна, опять пробежавшая по затылку, вышибла из головы ликер «Горький лист» и растворилась в воздухе жасминовым духом… Еще две недели назад его смутила значительная сумма подъемных, доступная на его первой банковской карте, – размер же гонораров, прописанный в контракте (два экземпляра на русском и английском), был неприлично, несоразмерно большим. С учетом непонятных премиальных и годового бонуса он выливался в какую-то совершенно исчезающую для воображения величину, выплачиваемую за пять тысяч слов в месяц.

Никогда, ни в каком сне не могло привидеться, чтобы слово его, еще не произнесенное и не написанное, стоило бы так дорого – слово о кофе.

Вот почему иногда говорят, что здесь следовало бы поставить точку, поскольку Дан оказался перенесенным по воздуху едва ли не в самый рай, под шорох прибрежных пальм и сосен.

Но это – преувеличение все-таки, возражают некоторые и предлагают смотреть на это с точки зрения противоположной, отправной. Не могло же случиться, усмехаются они, чтобы рядом с героем не появилась женщина…

И она – спору нет – появилась: Дан столкнулся с ней прямо на пороге, когда выходил из дома погулять, по благоприобретенной привычке, к морю или в горы.

И первое слово ее, как уверяют, было вопросительным: «Ты?»

А другие утверждают, что это Дан первым выдохнул: «Ты?»

И они же настаивают, будто оба тут и назвали друг друга по именам, но здесь как раз и можно было бы поспорить, и мы – даже если бы так оно и было – все равно не доверились бы словам, поскольку, увлекаемый нашим повествованием (теперь бесповоротно уже), он должен был оставаться Даном, а имя гостьи, ее прежнее русское имя никому ничего не сказало бы – зато имя сценическое, европейское, узнаваемое поразило бы слух оперных знатоков и сделало повествование совершенно неправдоподобным.

И потому мы прекращаем споры и присоединяемся к умолчанию щепетильных: никто, напоминают они, и ни за что не мог бы поручиться, передавая разговор двоих, хотя бы и своим словами.

Но начала, надо думать, все-таки гостья (уже в доме, в креслах, после двух еле заметных глотков коньяка).

«Знаешь, я не верила, – сказала она, оглядывая гостиную, надо думать. – Мне говорили, что тебя давно… что ты приехал. Но поверить было почти невозможно. Что это ты. Пока не увидишь… своими глазами. Здесь, в Которе, сейчас фестиваль Дон Бранко – знаешь? И я приняла приглашение – в первый раз, почти напросилась… чтобы приехать самой… убедиться. Хотя это неправильно, наверное, – для голоса… перед концертом… По-моему, они до сих пор не верят своим ушам, все перезванивают директрисе: верно ли мы поняли сумму гонорара, их скромные возможности?… Мы на яхте – встали здесь неподалеку. Концерт вечером. В церкви Святого Духа – знаешь? – кажется, по пути к вашему радио, если идти мимо музыкальной школы, к Святому Луке… В девять: Вивальди, Доницетти. Послезавтра – Триест, потом Верона. А сегодня я главным образом – Гризельда…»

«О… тогда я – принц Галеотто…»

Пожалуй, так – настойчиво, без обиняков – передают самые памятливые, как бы поражая нас хитросплетением дальних имен.

Но мы поспешим с теми, кто уклонился, не гонясь за словом звучащим, и сохранил лишь необходимое повествованию – так сказать, фрагменты речи любовников, ибо эта речь, очевидно, идет о любовниках, пусть и отдаленных.

Поспешим, даже не будучи уверены, подливал ли Дан еще коньяку в бокал гостьи. Скорее, нет все-таки.

Возможно, он и в самом деле спрашивал, по-прежнему ли немеет от напряжения палец на ее левой руке во время виртуозных арий, – и получил в ответ утвердительную улыбку. Возможно, сказал, что теперь понимает, куда и зачем она исчезла тогда, – и ответом была улыбка печальная или даже несколько фраз, оброненных в том смысле, что не могла же она, с ее-то запросами, оставаться в Москве, чтобы стать невольной создательницей или – хуже того – еще одной героиней «Поэмы без героя»… Не исключено, что и он усмехнулся, интересуясь, к какому жанру она отнесла бы сегодняшнюю встречу – дуэт согласия или дуэт разногласия?