Андрей Троицкий - Кукловод

Слушая весь этот лепет, Каширин вспомнил: в молодости Кобылкин работал акушером в гинекологическом отделении одной из московских больных. С работы его турнули за то, что он слишком уж активно помогал забеременеть бесплодным пациенткам. Позже он нашел себя в строительном бизнесе. Вот они, превратности судьбы.

Когда вся трихомудия, наконец, завершились, родственники, друзья и знакомые покойной неторопливо двинулись к воротам кладбища, Каширин поравнялся с Кобылкиным на узкой асфальтированной аллее. Они обменялись общими ничего не значащими фразами. И тут Каширин попытался свернуть разговор в деловое русло. Он спросил Кобылкина, в курсе ли тот относительно кредита. Кобылкин нахмурился и молча кивнул головой.

– Надежда Петровна по договору должна вернуть деньги в понедельник, – сказал Каширин. – Теперь, когда вы заняли ее место, думаю, недоразумений не возникнет?

Кобылкин брезгливо сморщился всем лицом, так сморщился, будто съел гнилой лимон.

– Евгений Викторович, хочу вам напомнить, – ответил Кобылкин. – Мы на кладбище, а не в ломбарде. Мы только что похоронили близкого всем нам человека.

Кобылкин осуждающе покачал головой, ускорил шаг. Каширин придержал его за рукав пальто.

– Я помню, – кивнул Каширин. – Помню, кого мы похоронили.

К черту все условности. Он не хотел отступать. Кобылкин снова сморщился и, наконец, надел кепку, прикрыв головным убором продолговатую плешь на затылке.

– На кладбище не вспоминают о денежных счетах, – сказал он. – Жалко, что вам, человеку умному и чуткому к горю, приходится объяснять эти прописные истины. Очень жалко. Кстати, вы едите на поминки?

Вот сволочь Кобылкин, пять он вывернулся, ничего конкретного не ответил. Свернул на свое. Поминки у него.

– Нет, на поминки не еду, – сказал Каширин. – И все-таки я вынужден напомнить…

– Сейчас об этом слушать не хочу, – лицо Кобылкина сделалось злым.

Каширин остановил Кобылкина посередине асфальтовой дорожки, намертво вцепившись ему в рукав пальто.

– Нет, послушай. Я ведь не какой-нибудь еврей процентщик, ростовщик, который сидит в своей сырой норе и ждет… Ждет свою жертву, доведенную судьбой до жизненного края. Чтобы содрать последнее. Я глава инвестиционной компании. По существу менеджер, который распоряжается деньгами. Не своими собственными, а чужими. Я не из своего кармана дал в долг Ореховой. Это деньги пайщиков. С меня спросят и основную сумму, и проценты по кредиту. Это чужие деньги…

От могилы к воротам неторопливо шли притихшие люди. Некоторые из них останавливались, оглядывались на двух мужчин, выбравших для денежного спора не самое подходящее время и место. Наконец, Кобылкин высвободил свою руку.

– Успокойтесь, – сказал он. – Все наши договоренности сохраняются. Но поймите, нужно время, чтобы привести дела в порядок. Мне нужно войти в курс. Дайте хотя бы неделю.

Каширин не верил ни единому слову. Этот черт сто бочек наговорит… Каширин ловил удивленные взгляды людей и думал, что, действительно, стороны он выглядит, как последний идиот. Нет, даже хуже идиота. Но что ему делать?

– У меня нет этой недели, – чуть не застонал Каширин. – Это чужие деньги. Не мои и не ваши.

– Хорошо, хорошо, – часто закивал Кобылкин. – Поговорим обо всем прямо в понедельник. Вот в понедельник и поговорим.

Быстрым шагом едва не бегом Кобылкин бросился к воротам, смешался с толпой людей. Каширин поднял голову кверху. В вышине серого неба каркала, нарезала неровные круги огромная ворона. Худшие опасения Каширина сбывались. Но жила еще и надежда, авось, и удастся выбраться из этого смертельного штопора.

С кладбища Каширин отправился не на московскую квартиру, а в загородный дом в недалеко от кольцевой дороги. Большой дом, строительство которого растянулось аж на пятилетку, и прошлым летом, наконец, благополучно завершилось. В доме Каширина ждала молодая жена Марина и горячий обед.

Он отпустил водителя до понедельника, отказался от обеда и стал бесцельно слоняться из комнаты в комнату. Новый приступ мигрени, возвращавшийся каждый день, застал Каширина в гостиной. Он полез в сервант, вытащил упаковку таблеток, сунул в рот парочку пилюль, запив их водой из горлышка бутылки.

– Что это ты за таблетки принимаешь?

Марина хотела войти в комнату, но остановилась в дверях, наблюдая за мужем. Голубые джинсы в обтяжку подчеркивали девичью стройность бедер, кофточка цвета осенней жухлой травы тесно облегала иные прелести юного тела. И зачем Марине нужно постоянно подчеркивать, что она моложе мужа чуть не на двадцать лет моложе? Зачем нужно напоминать, что на нее молодые парни оглядываются? Напоминать, что она следит за собой, за своей фигурой?