Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

Графа воспитала Эльвира Тихоновна, дряхлая, но гордая и не сломленная аристократка. Когда ему исполнилось одиннадцать лет, она привела в свою большую полуподвальную комнату девятилетнюю сироту Катеньку, внучку недавно умершей подруги. Так и жили они втроем, тяжело, голодно, на редкие заработки «тети Эльвиры», которая давала уроки английского и французского языка «тупым советским боссам». Детей любила, холила, все время упрямо повторяла:

— Мои очаровательные дети, вы будете у меня самыми образованными в этой варварской стране.

Тетя пригласила к себе четверых давних, стареньких приятелей. Они с увлечением составили программу обучения детей и с таким же увлечением начали заниматься с ними. Тетя давала уроки английского, бывший тайный советник — немецкого языка, географии и астрономии, бывший директор гимназии — физики и математики, бывший приват-доцент Московского университета — философии, истории, риторики и логики, отлученный от церковных дел священнослужитель — богословия.

(Студент вспомнил, как однажды Граф с усмешкой сказал Олегу: «Я ж чужой в Стране Советов, мой родной язык — английский, а марксизм-ленинизм я могу воспринимать только критически, как почитатель Отца, и Сына, и Святого Духа».)

С годами добровольные преподаватели один за другим уходили из жизни. Их провожали на кладбище, и Граф с Катенькой, обнявшись, плакали, как по самым дорогим и близким…

Когда Графу исполнилось восемнадцать, а Катеньке — шестнадцать, остались лишь тетя, совсем немощная, с трудом передвигавшаяся на костылях, да бывший статский советник. На семейном совете было решено: пора определять мальчика в столичный университет.

Но бедные старики так были поглощены своими педагогическими заботами, что даже упустили из памяти: для поступления в университет нужны не столько знания, сколько советский аттестат о среднем образовании.

Бывший статский советник напрасно бегал по коридорам философского факультета, умоляя декана, профессоров провести самую строгую проверку его воспитаннику. Никто не согласился.

Отчаявшись, он устроил его, а год спустя и Катеньку на работу в театр, где главным режиссером был зять их покойного друга — бывшего директора гимназии.

Граф быстро освоил нехитрую профессию осветителя, Катенька стала костюмершей — шить она умела превосходно.

Глянув на Катеньку, главреж облизнулся, как кот в предвкушении мышки, и тут же предложил ей крохотную рольку машинистки ГПУ с одной им же придуманной репликой: «Убери свои лапы, вишь, человек работает».

Бывший статский советник, увидев на сцене нежно любимую воспитанницу, услышав, как она произнесла чужим голоском свою единственную фразу, рванулся к главрежу.

— Это ж талант!.. Это ж находка для театра!

Главреж задумчиво поскреб сизый подбородок.

— Да-а… На такую девочку наш зритель пойдет…

Дебют состоялся через год. Она сыграла роль женщины-комиссара в «Оптимистической трагедии». Когда лихой матрос с восторгом и отчаянной безнадежностью бросил в первые ряды: «Такая баба и не моя!», весь зал сочувственно взревел.

Амплуа Графа не поднялось выше часового («Стой! Кто идет?»). Втайне же он мечтал сыграть Фауста — тетя передала ему любовь к Гете. Но, когда он, стесняясь, доверил свою тайную надежду главрежу, тот замахал руками:

— Задуши в себе, юноша, ущербные стремления.

Артистическая карьера Графа прервалась совсем неожиданно, сразу же после дебюта Катеньки.

Главреж устроил маленький банкет — шампанское, лимонад, бутерброды. После хвалебных речей он пригласил счастливую Катеньку в свой кабинет, чтобы вручить ей текст новой роли — Катерины из «Грозы» Островского. Но буквально через две-три минуты она выбежала оттуда растрепанная, негодующая, заправляя в юбку разорванную кофточку.

Граф медленно опустил на стол бокал с шампанским — его уже тогда отличало редкое хладнокровие — и направился в кабинет главрежа. Пробыл у него не дольше, чем Катенька… Потом была «скорая», были врачи, носилки… Выяснилось, что у главрежа вывихнута рука, выбито восемь зубов, сломано три ребра…

Арестовать Графа не успели. На следующее утро он пошел в военкомат, а вечером роту добровольцев отправили на фронт. Из своего товарного, «пятьсотвеселого» вагона он неотрывно, мучительно, как бы прощаясь навсегда, смотрел на отдаляющиеся фигурки трех самых дорогих ему людей — тетю, бывшего статского советника и Катеньку…

Писал часто, всем троим. Но вдруг поток писем прекратился и пришла страшная похоронка… «Пал смертью храбрых…» Тетя не выдержала этого удара. Потом заснул в кресле и не проснулся бывший статский советник. Никто уже не провожал Катеньку, когда ее труппу эвакуировали в Среднюю Азию…