Владимир Першанин - Золото прииска «Медвежий»

Дорошенко растерялся, не ожидая такой реакции. Ведь я, бывший зек, уж, конечно, должен был понять и оценить его крутизну.

— А что мне с ней церемониться! Глядеть, как она выделывается да со спекулянтами на иномарках разъезжает? — наконец нашел что ответить Дорошенко, но я черпал песок, не глядя на него.

Остаток дня мы с Игорем не разговаривали. Наши дружеские отношения дали трещину.

Про Марата много сказать не могу. Он со мной почти не разговаривал, общаясь в основном с Кандыбиным и Вагановым. Вместе с ними и постоянно работал. Человек он был очень скрытный и осторожный. Наш небольшой стан был хорошо замаскирован среди елей. Мы получили команду не маячить на открытом месте, если появится какой-нибудь вертолет. Даже охотиться Марат запретил — нечего лишний шум поднимать!

Женька Кандыбин, по кличке Ганс, не вызывал у меня никаких других чувств, кроме отвращения. Это был чистой воды уголовник, никого, кроме своих хозяев, не боявшийся. Кандыбин хорошо усвоил, что ему надо лишь подчиняться и выполнять приказы. Даже если он влетит в уголовное дело — его выкупят. И так уже случалось не раз.

Игорь рассказал мне, что этой зимой Ганс влип особенно крепко. Вместе с помощниками он поймал двух парней и продержал их трое суток в холодной железной будке, требуя выкуп с родителей-бизнесменов. При этом обоих ребят безжалостно избивали, оба отморозили пальцы, а одному из парней Ганс лично отрезал ухо.

Заложников освобождал спецназ. Шум поднялся на всю область, газеты писали о разгуле преступности и бессилии властей, которые слишком заняты строительством личных особняков и опекой совместных предприятий. Глава администрации заявил, что это не так, с коррупцией идет непримиримая борьба, а расследование по делу студентов он возьмет под личный контроль. Но все обернулось пшиком. Монгол нанял опытных адвокатов, обработали семьи потерпевших, и месяца через три, когда утих шум, из следственного изолятора освободили Ганса, которому, как главарю группы, светил полновесный червонец строгого режима. Суровую статью о вымогательстве заменили на суде на ни к чему не обязывающее «самоуправство», и вся группа отделалась условными приговорами. Посадили на два года лишь одного из помощников Ганса, обвиненного в том, что неосторожно отрезал у потерпевшего ухо.

Самая смелая из городских газет — «Вечерний курьер» едко посмеялась над результатами нашумевшего процесса, но через пару дней кто-то поджег помещение редакции, и пресса тоже затихла.

Твердо уверовавший во всемогущество Монгола, Кандыбин плевал на весь остальной мир. Готовый во всем подчиняться своему хозяину, он с трудом переносил свое затянувшееся пребывание в тайге и с каждым днем становился все более раздражительным.

А на Большой земле, за тысячи верст от «Медвежьего», происходили обнадеживающие события. Назначенный секретарем Совета Безопасности генерал Лебедь с присущей ему решительностью окунулся в чеченские дела. Радио кисло комментировало его постоянные поездки в Чечню, но переговоры уже дали результат. Стрельба прекратилась… Войска возвращались домой, и я чувствовал, что напряжение, не отпускавшее меня последние месяцы, начинает ослабевать. Любые неприятности — это ерунда по сравнению с тем, когда на такую войну не сегодня-завтра заберут твоего сына!

У меня изменилось настроение, и я даже начал общаться с Захаром, с которым почти никто не разговаривал. Все же нас связывало прошлое…

В знак особого расположения старик тайком подкладывал мне куски получше (конечно только после Марата!). Вспоминал он и «Медвежий», рассказывая мне о дальнейшей судьбе людей, которых я знал. Большинство зеков «Медвежьего» попали в лагерь, начальником которого опять поставили полковника Нехаева. Мой бывший бригадир Олейник прожил недолго. Он работал трактористом и в ноябре пятьдесят девятого провалился вместе с трактором под лед и утонул.

— А семья его? — спросил я.

— Жена с кем-то из охранников сошлась, а что там дальше было — не знаю. Дядьку Нехая как-то встретил. Уже в шестидесятых годах. Совсем не изменился. На улице мороз под тридцать, а он по улице вышагивает — полушубок нараспашку, морда красная. Узнал меня, заулыбался, за руку поздоровался. Поговорили с ним про жизнь. Он уже на пенсии был, начальником охраны на заводе работал. Такой же здоровый и так же водку пьет. Вернее, пил. Сейчас-то он, наверное, умер. Справедливый дядька был…

— Справедливый! И руку тебе, паскуде, пожал, потому что не до конца разгадал сволочную твою натуру. Ты же под рубаху-парня канал, блатного бригадира изображал, которым любую дырку заткнуть можно и которого работяги как отца родного любят. Не знал Нехаев, кто за многими убийствами стоял, а то бы он тебе пожал руку!