Николай Леонов - Трактир на Пятницкой. Агония

— Придуривается, — Костя усмехнулся. — Прохоров, Коля Ломакин, — обратился к двум крепким парням, сидевшим с краю, кивнул на Ленечку и Одессита, — у них пистолетики-то заберите. Неловко: мы как порядочные, а они при пушках.

Ленечку и Одессита обезоружили мгновенно, походя надавали по мордам и по примеру Воронцова патроны кинули в угол, а оружие — на стол. Все происходило так быстро, что никто не успевал задуматься, чьи приказания выполняют, как появился Воронцов на сходке и с какой целью. Корней подумать успел и, хотя решения не принял, сдаваться не собирался. Положение его было более чем щекотливое, доказанных преступлений за ним после амнистии не имелось, но на глазах у всех сдаваться мальчишке он не мог. Слишком долго, ценой многих жизней. Корней свой авторитет растил, чтобы вмиг потерять весь до последней капелюшечки.

— А вы, гражданин, при вашей солидности и кристальной честности, пистолетик сдайте добровольно. Так красивше будет, — Костя смотрел на Корнея серьезно, понимая, что все была присказка.

Корней кивнул, вынул вороненый «вальтер», наставил на Костю и выстрелил. Пуля почти чиркнула по волосам Воронцова.

— Стрелять умеете, — Костя провел ладонью по волосам.

— Сядь пока, товарищ начальник, — сказал Корней, указал Даше на место рядом с собой. — Ты провела?

Даша кивнула, но прошла вдоль стола, села рядом с отцом Митрием.

— Водку не пить, молчать, — тихо отдавал команды Корней. Костя налил себе квасу, выпил, снова налил. — Маслята соберите, сопли подтереть.

Собрали разбросанные патроны, зарядили наганы, теперь на Костю смотрел не один ствол, а четыре.

— У меня предчувствие, доживу до глубокой старости, — повторил Костя любимое выражение своего знакомого и вновь хлебнул квасу.

— Один предчувствовал — совсем чувствовать перестал, — Корней хмыкнул, скривился в улыбке. — Зачем пожаловал?

— Поговорить, — ответил Костя. — Пока оружие не разрядите, слова не скажу.

— Окружили? Тебя не спасут, — Корней оглядел собравшихся. — Не дадимся товарищам? Пробьемся?

— Не дадимся!

— Пробьемся!

Отвечали неуверенно, но отвечали, первый хмель прошел, лица, повернутые к Косте, твердели, щелкнули ножи.

«Облава», «милиция», «пробьемся», — прошелестело над столом, шваркнули по полу подошвами, подались вперед. Стая готовилась к броску.

Эх, не так все у Кости Воронцова складывалось, все поперек.

В это время из небольшой гостиницы, расположенной в переулке за кино «Аре», выдвинулась мужская фигура, застыла у чугунной решетки. Тишина. Где-то тявкнула спросонья собака, стукнули на булыжной мостовой колеса пролетки.

Хан отодвинул решетку, взглянул на неподвижного сторожа, который, обнимая винтовку, как пьяный деревцо, мертво привалился на ступеньках особнячка. Хан набалдашником трости сдвинул котелок на затылок, подумал недолго, поставил элегантный чемодан, который вынес из особнячка гостиницы, подхватил тело с винтовкой и спрятал в помещении. Через несколько минут Хан вышел на Арбат и остановился у афишной тумбы, пестревшей афишей:

«Пат и Паташон в последней, небывало оригинальной комедии «ОН, ОНА И ГАМЛЕТ».

Авто, которое должно было его ждать здесь, отсутствовало, и Хан, прекрасно понимая, что, прогуливаясь здесь после начала последнего сеанса, выглядит как последний фраер, неслышно выругался. Не успел он закончить витиеватое выражение, как за углом хрипловато стукнул мотор и из переулка, отдуваясь, выкатился некогда лакированный «стейер». Хан вспрыгнул на ходу.

— Ты к шлюшке на свиданку можешь припоздниться, — захлопывая за собой дверцу, рыкнул Хан. — Костогрыз.

Шофер лишь пожал плечами и покатил переулками к Поварской. Не мог он ответить, что опоздал, так как выполнял приказ Корнея и следил за Ханом от самого ресторана, видел, как был «снят» часовой, засек время, слышал в помещении крик и наконец был свидетелем последних действий героя. Машину держать в переулке было нельзя: мало их сейчас по городу катается. Пока он добежал до своей колымаги, завел, подкатил к «Арсу», еще и дух не перевел.

Шофер все это не сказал, знал, кто сидит сзади. Лучше дюжину оскорблений проглотить, чем один раз этого парня разгневать. «Хан идет по человеческой крови, как по суху, — думал шофер, старинный приятель Корнея, выполнявший его поручения раз в год, а то и реже. — Если ты деньги взял, то жить тебе осталось самую малость».

И человек, даже не слышавший никогда слово «жалость», достал из кармана тужурки фляжку, молча протянул назад. Хан взял ее, в машине остро, перебивая бензин, запахло спиртом, кашлянул глухо и сказал: