Николай Леонов - Трактир на Пятницкой. Агония

Корнея через заднюю дверь впустил хозяин заведения, который к воровским делам никакого отношения не имел, краденого не принимал, однако из-за месторасположения трактирчика и его абсолютной незащищенности в вечернее и ночное время отказать в просьбе «справить именины» не посмел. Корней стоял за портьерой, оглядывал «собрание», видел широкие плечи и прибитый сединой затылок Сипатого и думал о жизненной суете, несбывшихся мечтах, мерзости происходящего и еще большей мерзости, которая предстоит.

С кем воевать? Серьезных людей тут по пальцам перечтешь, но казна — сто тысяч, деньги громадные, а возьмет Хан сейф, нет — еще неизвестно.

Расчет Корнея был прост: казну оставить за собой, сходке больше не собраться, уголовный розыск, да и сам Корней не позволят. Схода нет, ответа не перед кем держать. Одно плохо: все это и Сипатый скумекал, потому, рискуя, свою шкуру дырявую на сходку и притащил. Навел бы уголовку на него Корней — за Сипатым грехи немалые, — да не знает, где тот в Москве засел.

— Корень человек уважаемый, слова не скажу, обещал быть, — Сипатый повернулся к старику Савелию, дернул взглядом.

— Обещал, обещал, — запричитал Савелий. — Люди засвидетельствуют, истинную правду говорю, — он указал на Кабана и отца Митрия.

— От Корнея обещаний и не требуется, он казначей наш, он должен быть, — продолжал Сипатый. Голос у него был низкий и красивый, в песне, видно, хорошо слышится. — Сто тыщ Корнею дадено было — деньги солидные, — он оглядел присутствующих, которые не ели, не пили, зато папирос и цигарок не гасили, дым тяжело слоился над столом, как над полем битвы.

Большинство людей и не знали, зачем сюда пришли: риск один, толку никакого. Кассу, которую хранил Корней, собрали для помощи бежавшим и на организацию побегов. С удачных «дел» отчислялась доля, которая, пройдя через многие руки, попадала к Корнею. О гостинице «Встреча» для солидных гастролеров знали немногие, и разговора Сипатого, его цели почти никто не понимал. Выпить, поесть вволю, спеть душевное, одного расцеловать, другому морду набить — это сход, а сейчас вроде какого-то собрания: начальник говорит, а ты знай помалкивай.

— Судить Корнея не могу не выслушавши, — продолжал Сипатый. — Он за деньги отчитаться должон. Но раз не явился, полагаю, люди, что кассу нашу у него требуется забрать…

— Что там осталось-то? — срепетированно подал реплику Ленечка.

— Что осталось, то и забрать, — картавя, встрял Одессит. — Самого по обычаю нашему, — он чиркнул большим пальцем по горлу.

— Кассу пополнить, — дрожащим голосом вступил старик Савелий, — обчеству денежки необходимы. Кто в беду попадет, дите с молодкой оставит, на хлебушек-то требуется.

— Ежели люди разрешат, — перекрывая возникший говорок, сказал Сипатый, — с Корнеем я разберусь, а на новую кассу скинемся по способности, — он вынул из кармана пачку денег, бросил на стол небрежно. — Три тыщи.

— Две, — бросил деньги Одессит.

— Восемьсот, — подкинул Ленечка. Митрий ковырял в зубах, усмехался, многие полезли в карманы, парень с землистым цветом лица не сводил глаз с розовой ветчины, отщипывал от куска хлеба, жевал тщательно.

Сипатый мигнул Ленечке, тот поднялся легко, взял пачку червонцев, ловко прищелкнув, пересчитал, подошел к парню, выложил перед ним хрустящие купюры.

— Пятьсот, Кузя. Расписки не берем, мы не Корней.

— Это дело, — старик Савелий хлопнул в ладоши. — На полной мели Кузя, ему очень требуется.

Кузя погладил деньги, взять не смел, проглотил корочку хлеба, привстал, поклонился неловко.

Ленечка, худой и жилистый, придавил Кузю жесткой ладонью.

— Не за поклон даем, не на бедность, — он стрельнул взглядом на Сипатого, который лишь наклонил голову.

За столом одобрительно зашумели, раздались голоса:

— Вот это по-нашенски…

— Люди должны помогать…

— Ежели каждый положит… а возьмет пятьсот…

— Верно, — одобрительно прогудел Сипатый, он ждал такой реакции. — Общество страдать не должно, эти хрусты, — он хлопнул по деньгам, — пожарные, их на большую беду держать надобно. Вы лучшие люди делового общества. Ну, как бы соратники в ратном войске, — Сипатый знал, какую струну дернуть, «люди» расправили плечи, подняли головы. — У Пугачева, скажем, либо у Стеньки Разина в войске дисциплина была: обиженных поддержать, захребетников — к ногтю. Ты, Кузя, безвинно был у дяди на поруках, возвернулся пустой — получи. В Сокольниках обитаешь?

— В цвет, Сипатый, — восхищенно откликнулся Кузя.