Николай Леонов - Шакалы. Роман

Илья преградил им дорогу, хлопнул себя по груди, указал на Юлию, которая стала уже значительно спокойнее, сказал с непонятным акцентом:

— Мы русские. Ферштейн? Рашен! Москва!

И только к этому времени подошел водитель машины, возивший оперативников, и что-то негромко сказал полисмену.

— Ты раньше не мог подойти? — возмутился Илья, глотая матерные слова.

— Не моя работа, — неожиданно по-русски ответил водитель и пошел к своей машине.

Илья взбеленился, догнал водителя, заговорил:

— В России оперативники не делят работу на твоя — моя. Иди обратно, сука! Девчонку требуется отвести в номер. Найди ее ухажера, если он еще живой, вызови свое начальство! Твоя — моя! Ты ко мне в Москву прилетишь, я тебе устрою…

— Хорошо, хорошо. — Водитель вернулся к полицейским, они начали объясняться.

— Я плохо себя чувствую, — сказала Юлия, оглядываясь. — Что здесь вообще происходит, кто вы такие?

Швейцар подхватил ее под руку, услужливо распахнул дверь. В этот момент у тротуара остановилась машина, из нее выскочил Еланчук, увидел пластырь на лице Нестеренко, раздраженно сказал:

— Все-таки вляпались. Вы полагаете, Интерпол в большой дружбе с французской полицией? Где Юлия и ее приятель?

— Необходимо, чтобы полицейский поднялся в номер Юлии, — ответил Илья. — Там что-то не так.

Виктор сидел в кресле, полицейский бинтовал ему голову. Парень плохо чувствовал себя и клонился набок.

Юлия закрылась в спальной комнате, оперативники потихоньку смотались. Еланчук, стараясь держаться спокойно, выслушивал старшего полицейского.

— Как только вы появляетесь, у французов начинаются неприятности! — говорил он. — Эти двое русских, они ваши люди?

— Русские туристы, один из них увидел знакомую, — Еланчук указал на закрытую дверь спальни, — подошел поздороваться, тут, видимо, и произошла драка.

— Он упал на землю, кричал о каком-то похищении.

— Меня здесь не было, сержант.

— Но вы тут же появились! Мой коллега подозревает, что мадемуазель находится в состоянии наркотического опьянения.

— Вы здесь старший, вам решать, — флегматично ответил Еланчук.

— Кто этот человек? — Полицейский указал на Виктора. — Он ранен. Я должен допросить даму, которая проживает в номере.

— Вы отличный парень и слуга закона, действуйте. — Еланчук понизил голос: — Хочу вас по-дружески предупредить, что мадемуазель — дочь русского бизнесмена, который связан с вашими банками, появится адвокат. — Он пожал плечами. — Нападавшие скрылись, найти их трудно. Мадемуазель сейчас плохо себя чувствует…

— И что же я должен делать? Этому русскому пробили голову, я обязан…

— Безусловно, сержант, — согласился Еланчук. — В молодости я работал в криминальной полиции, знаю: чем меньше шума, тем лучше аппетит у начальства.

Сержант довольно рассмеялся.

— Иностранцы, адвокаты, исчезнувшие преступники, одна головная боль, — гнул свою линию Еланчук, пытаясь замять дело и быстрее отправить Юлию и русских сыщиков из Парижа домой. — Я говорю по-русски, если разрешите, потолкую с парнем, надеюсь, он не захочет настаивать на расследовании.

— Буду благодарен, мсье, — обрадовался сержант.

Еланчук поставил стул рядом с креслом, сел, расспросил Виктора, как тот себя чувствует, что произошло. Выслушав короткий рассказ, Еланчук сказал:

— Вы недоговариваете, молодой человек, но я не полицейский. Мой вам совет, если можете ходить, улетайте домой. Лежать здесь в госпитале — дорогое удовольствие. Думаю, вас ударили рукояткой пистолета либо кастетом. Кость не повреждена, сотрясение мозга переживете. А впрочем, решайте сами.

— А Юлия? — спросил Виктор.

— Не волнуйтесь, о ней побеспокоятся. Вы имеете претензии к полиции, будете писать заявление?

— К чему? Начнется бумажная волокита. Полиция во всех странах не ищет преступников, а составляет протоколы.

Еланчук внимательно следил за Виктором, думал о том, что парень очень не простой и необходимо сообщить о нем Гурову.

— Так я могу передать полиции, что они могут уходить?

— А Юлия? — вновь спросил Виктор. — Ее следует охранять, ведь нападали на нее, я здесь оказался случайно, попался под горячую руку.

Никто не любит лишней работы, потому Еланчук сердился на Гурова, на русских ментов, которые были в Париже словно заблудившиеся в лесу дети. Но он не мог не признать очевидного. Гуров предвидел возможность нападения на девицу, а менты, как к ним ни придирайся, вели себя достойно.