Лев Златкин - Место полного исчезновения - Эндекит

— Я слышал, что ты писарем шустришь в группе дознания? — спросил с интересом Вазген.

— Я туда не рвался! — ответил Игорь. — Просто я быстро пишу и разборчиво.

— Я тебя не упрекаю! — устало сказал Вазген. — Скажи, как ребята держатся?

— Прекрасно! — ответил Игорь. — Их уносят замертво от побоев, но ни один из них не назвал ни тебя, ни авторитетов.

— Почему же половину моих забрали в БУР? — удивился Вазген.

— Это на кого «зуб» имели, тех и забрали! — пояснил Игорь. — На них ничего нет.

— Воспользовались случаем? — понял Вазген. — Иди, дорогой, но помни, что ты обязан держать меня в курсе дела, если что там случится.

— Хорошо! — охотно согласился Игорь, помня строгую инструкцию Васи «соглашаться на информацию».

У Васи была идея поймать Вазгена, всучив ему дезинформацию через Игоря.

Правда, Игорь это этом ничего не знал.

На второй день после подавления бунта режим в лагере ужесточили. Колючую проволоку привезли вместе с женским этапом, а потому было чем вновь разграничить отряды друг от друга, чтобы меньше общались. Вновь стали водить строем в столовую и на работу. Качество еды не ухудшилось лишь по одной причине: от забитой птицы надо было побыстрее избавляться, чтобы, не дай Бог, не нагрянули комиссии с проверками.

А после вспышки бунта сразу начинают мотаться комиссии туда-сюда, маша кулаками после драки.

В столовой за ужином Игорь Васильев сразу же обратил внимание на лицо Корчагина, Мочилы Деревенской. Это было лицо зомби: заставшие, мертвые глаза, автоматические движения.

— Случилось что? — спросил его Игорь, когда они вышли из-за стола, чтобы отправиться в барак.

— Случилось! — кивнул головой Корчагин. — Хочешь прочитать письмо, которое я получил сегодня? Оно уже несколько дней как пришло, но лежало в «крикушнике» без движения из-за известных тебе событий.

Корчагин принципиально не принимал участия в бунте, не потому, что трусил и боялся последующих репрессий.

«Мне надо выжить и дочь еще воспитывать! — говорил он всем. — Ей и так нелегко, сиротинушке!»

Неожиданно дорогу Игорю Васильеву преградил Котов. Он обнял Игоря и прижался щекой к его щеке.

— Я прощаю тебя! — сказал он громко. — Ты меня завтра убьешь, так суждено! Потому я тебя и прощаю!

Громко сказанные слова об убийстве, к тому же еще предстоящем, привлекли внимание зеков, и они с любопытством взглянули на Игоря.

Игорь разозлился и отшвырнул от себя Котова, как тряпичную куклу.

— Ты мне надоел со своими дурацкими снами! — заорал он на Котова. — Отстань от меня.

Он дернул Корчагина за рукав, приглашая идти дальше. Корчагин хотел было что-то спросить у Игоря, но промолчал, однако по дороге он не выдержал и все же сказал ему:

— Это ты такой сильный? Вот уж не думал.

— Разозлился очень! — стало стыдно Игорю за свою вспышку.

— Я о другом! — опять нахмурился Корчагин.

Он замолк, и так, в молчании, они дошли до барака, где Корчагин сразу же достал из кармана письмо, вскрытое еще в «крикушнике» в спецотделе, где перлюстрировали все письма и заявления без исключения, и протянул его Игорю.

— Прочти! — попросил он.

Игорь с интересом взял из его рук письмо и, развернув тетрадный лист, неаккуратно вырванный из школьной тетради, стал читать письмо дочери Корчагина:

«Мой бывший отец! — писала дочь Корчагина. — Я отказываюсь от тебя. Я не хочу иметь отцом человека, который лишил меня самого дорого, что есть на белом свете — матери, лишил материнских ласк, заботы и внимания. Я — сирота, и хочу быть сиротой! Не надо мне такого отца. Я не смогу с тобой жить, пойми меня правильно. Не потому, что ты убийца, а потому, что ты убийца моей матери. Я не смогу простить тебя! Бог пусть тебя прощает. „Все в руце Божьей“. „Мне отмщенье и аз воздам!“ — сказал он. Я не хочу мстить тебе, не имею права, ты все же дал мне жизнь, но ждать тебя, как ты пишешь в каждом своем письме, я не буду. Я подала в суд заявление, чтобы суд лишил тебя отцовских прав навсегда. Я сменю фамилию и отчество. Ты меня никогда не найдешь».

— Страшно! — ошеломленно выговорил Игорь. — Ясно, что ее рукой водила опытная рука взрослого человека. У кого она сейчас живет?

— У тетки! — грустно ответил Корчагин, обреченно глядя в одну точку на полу. — Но это она сама написала. Она — умница и всегда лучшая по сочинению в классе. Отличница.

Слезы полились из его глаз, но он их не замечал. На лице его читалось даже не отчаяние, а нечто большее: нежелание жить, усталость от жизни.