Сергей Громов - Следствием установлено

— Да, это аргумент! — согласился Русанов. — И ты готов к предстоящей схватке?

— Думаю, что ее не будет.

— Это как же?

— Мой подследственный уже обложен со всех сторон настолько основательно, что сам поймет: дальнейшее противоборство ни к чему его не приведет.

— Пойдете к нему один? Может, сходить и мне с вами?

— Я думаю, что это лишь осложнит обстановку. Присутствие других он воспринимает как вызов.

— Вам, конечно, виднее! — опять согласился Русанов и не сдержал ободряющей улыбки.

Ничего еще не подозревавший подследственный с порога поинтересовался:

— Где же ваш чекист?

— Уехал! — охотно разъяснил Осокин.

— Что опять долго не были? Может, на что-то обиделись?

— Пустое. Уезжал я.

— Тогда понятно. Спрашивайте, я готов отвечать.

— Наплетете очередное вранье?

— Как знать, может, что и расскажу, — пообещал он.

Пора было переходить к существу дела, и Осокин счел возможным повторить вопрос, который уже задавал не раз.

— Вы, наконец, признаете, что никогда не были Прохором Охрименко?

Ответ был скор и краток:

— Признаю!

— А как насчет Федора Зяпина? Что скажете о нем?

Ответ и на этот вопрос не замедлил себя ждать. Очевидно, подследственный подготовил его заранее:

— Занесите в протокол, я действительно тот Федор Зяпин, который так интересует вас, большего не скажу!

Надо полагать, что подследственный этим куцым признанием рассчитывал сразу дать Осокину возможность побыстрей отделаться от него и закончить дело. Но расчет его не оправдался. Осокин на разительную перемену в поведении не отреагировал. Вместо этого он выложил на стол два офицерских личных дела — на Прохора Охрименко и на Федора Зяпина — и предложил:

— Можете с ними ознакомиться. Но хотелось бы услышать, что еще заставляет вас скрывать истину до конца?

Озадаченный этим подследственный машинально принял из рук Осокина сначала дело Прохора Охрименко, небрежно полистал его, потом вернул, затем взял дело Федора Зяпина, полистал чуть дольше и тоже вернул. Поистине он владел собой, как никто. На его лице не дрогнул ни один мускул.

— Так как же вы намерены по этому поводу объясниться?

В голосе Осокина уже прозвучали требовательные нотки. Они расшевелили подследственного, и тот огрызнулся:

— С вас достаточно и того, что я уже признал!

Дальнейшая игра в кошки-мышки показалась Осокину бессмысленной, и он произнес:

— Когда-то вы поставили условие, что все расскажете, если я назову ваше настоящее имя. Так ведь?

Подследственный нехотя кивнул.

— Вы Турьев Авенир Дмитриевич, бывший старший лейтенант, что служил в одной части с таким же старшим лейтенантом Зяпиным Федором. Нужны доказательства? Извольте. В моем портфеле лежит еще и ваше офицерское дело. Вот оно, можете полюбоваться!

С этими словами Осокин выложил перед собой на стол и это дело, на обложке которого печатными буквами четко было выведено: «Турьев Авенир Дмитриевич». К этому Осокин добавил и самое главное для него:

— Я побывал и у вас дома, в Ленинграде!

Совершенно не ожидавший этого, Турьев вскочил, тут же сел, едва выдавил из себя:

— Моя мать жива?

— Жива, жива, успокойтесь. Поверьте, я оценил ее мужество, ее высокий характер и ни слова не сказал о вас… Это ее убило бы! Это было бы крушением всей ее жизни, а ей, быть может, не так-то и много осталось. Семьдесят восемь лет, она одинока и живет лишь своими воспоминаниями. Судьба вашего отца вам известна?

Окончательно сбросив притворство, Турьев произнес:

— Известна!

УОсокина готов был сорваться вопрос: «Каким же образом вы о ней узнали?» — но он сдержался. Авенир Турьев мог сказать, что и неизвестна.

— Почему, гражданин следователь, вы не спросили, как я это узнал?

— Если захотите сказать, вы скажете и без моего вопроса, а не захотите, мой вопрос — напрасен!

— Ваша правда! Так знайте, после войны я тоже побывал в Ленинграде, да только зайти к себе не решился. Ведь я уже был Федором Зяпиным, этого не объяснишь. Покрутился возле нашего дома, глянул на освещенные окна квартиры, где жил, забежал в дворницкую. Там от дворника, человека нового, который меня не знал, и допытался, что отец с войны не вернулся.

— Вам не позавидуешь, — констатировал Осокин.

После этих слов он достал протокол допроса матери Турьева и протянул ему:

— Разрешаю, читайте!

Турьев читал и менялся в лице.

Оказывается, что он был не настолько уж непробиваем. Задрожали и скривились губы, весь он как-то пригорбился и сник. Осокину даже показалось, что вот-вот у него появятся на глазах слезы, но он переборол себя. Прочел протокол один раз, потом перечитал снова.