Андрей Константинов - Юность Барона. Обретения

— В свете недавнего обноса в Охотном Ряду звучит интригующе.

— О чем и речь! — воодушевился Марков. — А поскольку оно нам как бы не по профилю, Никодимов интересуется: может, скинуть информацию милицейским смежникам?

Кудрявцев удивленно призадумался.

Странное дело: за последние несколько дней тема с картинами Айвазовского на его горизонте всплывает уже третий раз. Интересно, в данном конкретном случае срабатывает ли золотое правило про «первый раз — случайность, второй — закономерность, а третий — тенденция»?

— Давай-ка, Олег Сергеевич, пока попридержим.

— Как скажете.

— Майору Никодимову вынеси устную благодарность за проявленную бдительность, а затем поставь задачу выяснить: что там за Гога такой, чьих будет и какого рода вещички сдал на комиссию?

— Хорошо, Владимир Николаевич, сделаем.

Порученец удалился.

Дождавшись его ухода, Кудрявцев, уже безо всяких дежурных терзаний совести, налил себе еще рюмку, залпом опрокинул и прошел к окну, из которого открывался потрясающий вид на Лубянскую площадь и на Центральный детский магазин.

Детский…

Сколько Юрке было тогда, в мае 1942-го? Почти четырнадцать. По нынешним, мирным, меркам — еще ребенок. Да только этому ребенку к его четырнадцати столько довелось пережить, сколько у иного за всю жизнь не наберется. Обидно только, что отныне ничего другого не остается, как только кусать локти и сожалеть, что история с чудесным воскрешением Юры Алексеева случилась слишком поздно. Факты — вещь упрямая: Юрка сделался уголовником. Вором. А черного кобеля, как известно, не отмоешь добела.

Разумеется, своей доли вины за случившееся с Юрой Кудрявцев с себя не снимал — признавал полностью. Признавал, так как по всему выходило, что в те первые послевоенные годы он повел себя на редкость непрофессионально. Ольгу отыскать хотя бы попытался, жучару Самарина вычислил и хорошенько прищучил, но вот Юрку…

Будто какое затмение нашло. У Кудрявцева, выслужившего к тому времени (и отнюдь не на паркете!) чин подполковника, даже мысли не возникло попробовать поискать парня под его подлинным именем. Ему казалось, что тогда, в мае 1942-го, в момент последней их встречи, он сумел убедить парня, что в сложившихся обстоятельствах взятое им имя Васьки Лощинина во всех смыслах удобней и безопасней.

— …Что ж, Юра, коли оно так, нам с тобой ничего другого не остается, как надеяться. Надеяться и верить, что Самарины благополучно перебрались на Большую землю и смогли более-менее сносно устроиться.

Ближе к ночи, когда Михалыч отправился проверять посты, временно предоставленный сам себе Кудрявцев отыскал в лагере Юркино лежбище и отвел его на озеро, подальше от посторонних глаз и лишних ушей — пошептаться.

— Да, насколько я понял из твоего сбивчивого рассказа, после их отъезда ты решил поселиться в квартире Самариных. А почему?

— Мне оттуда было гораздо ближе на работу ходить. В мастерские, к Федору Михайловичу. Но как раз в ТОТ день, после смены, я пошел на Рубинштейна. Хотел забрать из дома книги ненужные, на растопку. У Самариных к тому времени ничего не осталось. А у нас, вы же помните, какая огромная библиотека у дедушки была?

— Как же, помню. Знатная.

— Подхожу я почти уже к самой арке. Вдруг слышу, из окна дома напротив, куда бомба попала, и его после этого расселили, окликает кто-то. По имени. Оборачиваюсь, Гейка в окне маячит и рукой машет, мол, иди сюда. Ну я и пошел. Поднимаюсь, а он скрюченный весь от холода, синий, как покойник. Оказывается, он меня там с самого утра высматривал, поджидал.

— И зачем ты ему так сильно понадобился?

— Сказал, ищут его. Милиция. Что мусора… ой, извините!

— Ничего, продолжай.

— Что милиционеры устроили облаву и всю их ватагу на месте покрошили. Мол, пленных не брали и не собирались.

— Но он, получается, улизнул?

— Да. Сказал: «Кишка у них тонка, Гейку Равилова поймать». Что теперь ему нужно пересидеть пару дней, пока активно искать перестанут. А потом, говорит, «на рывок уйду, из города».

— Уйду? Однако оптимист твой приятель.

— Он мне не приятель — просто знакомый. Но я тоже, помню, удивился сильно. Говорю: как это, через линию фронта, что ли? А он мне: я, мол, тропу заветную знаю. По ней можно кордоны обойти — и наши, и фашистские.

— Тропу заветную? Очень интересно.

— Якобы им про нее диверсант один проболтался. Я обалдел, спрашиваю, настоящий диверсант? А он: ну не игрушечный же! Давай, говорит, вопросы потом, а сначала погреться. Я ему: ну пошли. И вот тогда он наклонился, разгреб несколько кирпичных осколков, а под ними — вальтер. Нет, я тогда еще не знал, как эта модель правильно называется. Мне Гейка объяснил.