Сергей Белошников - Ловкач и Хиппоза

Уже одетый, я сидел на кухне и пил крепкий пустой чай с сахаром. Не люблю есть рано утром. Попозже, часов в одиннадцать – другое дело.

По-прежнему шел нескончаемый дождь. Радио бормотало веселую детскую песню про синий вагон. Хорошо хоть, что не про столыпинский.

Окно кухни выходило в полутемный квадратный двор-колодец, в котором прошло все мое детство и часть юности. Потом я отсюда ушел. Сначала в институт, потом в армию, на войну. Потом, вернувшись из Афгана, я снова пошел в институт. Из этого же дома.

Так продолжалось до тех пор, пока на последнем курсе, в окружении беззаботных салаг, никогда не нюхавших пороха и относившихся ко мне, студенту-перестарку с недоуменным уважением, я не понял, что впереди меня ждут неизбежные копейки в каком-нибудь засиженном мухами НИИ и тоска смертная. Или, в лучшем случае, до конца своих дней – геологоразведочная партия, алкаши-работяги, гнус, молоток и море спирта. Прекрасная перспектива, что и говорить. Тогда я плюнул на все, институт снова бросил и завербовался в не менеесолнечную, чем Якутия, республику Коми. Шофером, не геологом. Потом меня безостановочно таскало и мотало по стране и за ее пределами, пока однажды в Богом забытом приисковом поселке на берегу Алдана меня не разыскала срочная телеграмма от отца – короткие режущие строчки: мама умерла, приезжай, похороны пятницу. Я несся на перекладных, матерясь и размахивая перед пьяными начальниками маленьких таежных аэропортов измятой телеграммой, менял самолеты и часовые пояса – и все равно опоздал, сукин сын – прилетел лишь на следующий день после похорон. А спустя пол-года и отец отправился следом за мамой к горним вершинам, где нет печали и сумрачной тоски, – той отвратительной тоски, что гложет меня и гложет.

На окне кухни висели пыльные зеленые шторы. Зеленоватый отсвет падал на белый кафель и на факсимильную репродукцию в деревянной рамочке, висевшую над кухонным столом прямо передо мной. Репродукцию повесил еще отец. Когда-то давным-давно, в другой моей жизни.

Это был китайский рисунок тушью: одинокий согбенный путник, пробирающийся по тропинке над пропастью среди уходящих в облака горных вершин.

Рядом с репродукцией болтался на гвоздике пожелтевший лист плотной мелованой бумаги. На нем моей рукой, в несколько кривоватых столбиков были написаны трехзначные и четырехзначные числа. Некоторые были зачеркнуты. Рядом висела привязанная за ниточку шариковая ручка.

Я, помедлив, протянул руку и одним рывком содрал листок. Так же сдернул ручку. Не висеть ей больше на этой стене. Приписал под крайним правым столбиком сначала единицу с тремя нолями, а под ней пятерку с двумя такими же нолями – мой гонорар за будущую поездку. И подвел жирную итоговую черту.

Считал я недолго, потому что и так достаточно хорошо помнил предварительную цифру. Это те деньги, которые лежат у меня в банке. Здесь, в России. Серьезный, солидный банк, в котором я открыл счет по совету Антона. Он сказал, что сам держит в этом банке кое-какие деньги. А я подозреваю, что немалая часть акций этого банка также принадлежит Антону. Либо он его по-просту контролирует, как контролируют бандиты минимум половину московских банков. Проценты в этом банке платят не сверхвысокие, но стабильность важнее. Кстати, вот еще проблема – деньги лежат у меня на срочном вкладе, а их надо будет резко вынимать перед тем, как исчезнуть. Что-то я на этом потеряю, конечно. Но самое главное, обойтись без лишнего шума, чтобы Антон ничего не узнал. Иначе я погорю. Ладно, это я как следует обмозгую попозже.

Я закончил подсчеты. В общей сложности, учитывая мой гонорар за эту, надеюсь, последнюю ездку, получилось не очень-то и мало – семнадцать тысяч двести долларов. Хотя с какой стороны посмотреть. Можно сказать, что не очень-то и густо, учитывая количество ездок и время, которое я работаю на Антона. Но надо не забывать, что в окрестностях Гётеборга меня ждет маленький домик с большим участком, купленный через надежное подставное лицо на мое имя. Дом съел добрых две трети моих денег, заработанных у Антона. И к этому надо еще присовокупить почти двадцать тысяч долларов, лежащие на счету в банке там же, в Швеции. На первое время мне вполне хватит. А там посмотрим. Глядишь – и вид на жительство подоспеет. Доллары – они и в Швеции доллары.

Я чиркнул спичкой и поджег листок. Его стало быстро пожирать жадное желтое пламя. Я бросил листок в пепельницу и подождал, пока он не сгорит дотла. Все. Подсчеты, судя по всему, больше не потребуюся.