Сергей Белошников - Палач

А потом все и вообще покатилось нескончаемой шустрой чередой, обрушившейся на меня лавиной невероятных возможностей: любовные романы, быстротечные, как огневой контакт в разведке боем; интересная учеба и работа, и наглые халтуры. Была куча поездок по стране, которая при мне — почти уже взрослой — совсем недолго называлась просто велико-коротким словом «Союз», словом, которое, кстати, мне и по сей день нравится. Не то что нынешний «former USSR» или ЭрФэ. Не говоря уж про Эс-Эн-Гэ. Именно, что Гэ. Про Россию я не говорю. Но я ненавижу аббревиатуры, изобретение косноязычных плебеев-недоучек — ну-ка, попробуйте расшифровать вывеску над зачуханным сельским магазином — «ОРС»! Что, ребята, слабо? Я тоже до сих пор не знаю, что это значит.

Я снова плеснула в стакан немного коньяка, отхлебнула и задумалась о своей профессии.

И первая официальная зарубежная командировка, которую мне, студентке второго курса устроил дед — в бывшую народную мать ее Венгрию. Первая, ха! Это при том, что впервые за границей я побывала вместе с мамой и дедом, когда мне едва-едва стукнуло девять лет, по приглашению от какой-то там нашей дальней эмигрантской родни, живущей с послереволюционных времен в New Zealand, а именно каком-то приморском городке с туземным невыговоримым названием.

И репортажи, статьи, снимки в газетах и журналах — сначала здесь, а потом, благодаря идущей вовсю glasnost & perestroyka, и у них, за бугром. Спасибо вам низкое, m-r говнючий Gorbi! Gorbi at Urby, как говорят в нашем православном народе, за то, что развалили Империю. М-да… Но во многом я пользовалась полной свободой благодаря безупречной репутации и долгой правильной жизни деда, которая продолжается и по сей холодный осенний день, и — дай Бог ему здоровья, будет продолжаться и далее. А также благодаря тому, что говорить по-английски меня начали учить чуть раньше, чем по-русски. И посему в данный момент я есть то, что профи-переводчики называют каким-то земноводным словом «билингва».

Дальше было так — случайное знакомство однажды в какой-то очередной летней каникулярной командировке в Сибири, а еще точнее — в селе, на обском притоке, таежной речке Чае: от берега до берега — половина корта для lawn-tennis. «Не отчаивайтесь на Чае, пейте девки больше чая.» Это я лично придумала — цитируйте, потомки ибн потемки. Таа-а-ак… Еще треть стакана коньяка. Закуски под рукой нет и не предвидится. Сплошное отчаяние. На Чае я познакомилась с Сережей. Как?..

Тогда он, питерский хирург Сережа, живая легенда на бескрайних просторах Западной Сибири, был еще достаточно молод. Уехав когда-то из Питера по распределению на три года в Томск, стал там со временем местным светилом. По срочным вызовам летал вертолетом в медвежьи углы, кромсал ланцетом тела молодых советских нефтянников-газовщиков и в промежутках между полетами на операции в глухие поселки писал диссертацию, знакомился со мной и играл в волейбол. Ну, прямо как Ельцын. Не пугайтесь — они играли в разных командах. Ха-ха! Это юмор.

А я при этом еще умудрялась возвращаться в Питер, прилично учиться, вовремя и без хвостов сдавая сессии и отшивая очередных женихов, изредка вспоминая неначавшийся роман с каким-то уже ставшим мифическим воспоминанием Сережей. Потом в Питер нагрянул реальный Сережа, переводясь по приглашению в известную ленинградскую клинику, и он позвонил мне прямо из аэропорта Пулково. Мы встретились дома у него через час, его родителей не было, тут же стремительно трахнулись в первый раз, потом еще и еще и занятие это приняло перманентный характер. Для него это, как выяснилось впоследствии, означало любовь. Для меня — веселое приключение. Параллельно — защита диплома, работа, и траханье с Сережей везде — на весенне-вечерних, подталкивающих латынью в промежность клеенчатых кушетках его клиники, и в пустынных аудиториях моего университета, и в дневных летних парках, пахнущих набоковскими бабочками и где же еще?.. Все-то я уже почти забыла, — вспомню, когда в конце-концов я напишу в тюряге своей великой страны роскошные мемуары роскошной женщины.

Бесконечная череда, мельтешение журналов и газет, изнурительная и глупая внутренняя борьба, — метания между самостоятельностью одинокой ученой онанистки и реальной возможностью после одного звонка деда стать штатным уважаемым корреспондентом любого солидного издания. Я выбрала первое. И не жалею об этом. Кстати — что это было? Неужели действительно свободный выбор?

А потом появился мой любимый, ненаглядный Джек. Мы познакомились на каком-то дурацком международном симпозиуме в Исламабаде в девяносто третьем? триста девятом? каком? — ага! — классном году, пыльным душманским летом. Тема? Да не было никакой темы. Что-то вроде дружбы и сотрудничества в эпоху постперестройки и нового политического мышления между разными странами, классами, строями и людьми. Иначе говоря, — хинди-руси бхай, бхай!