Влада Холодных - Безымянный человек

Он фыркнул, как разъяренный буйвол, и отпустил меня. И сразу же смягчился во взгляде и голосе.

– Малыш, я ведь так люблю тебя. Мы с тобой одно целое, и ты без меня никуда.

Для меня это звучало как приговор для ошибочно осужденного: «Пожизненное заключение в колонии строгого режима». Тема слюняво поцеловал меня в шею и потянулся за своей курткой.

– Я по делам. Буду часа через пол, – он постоянно говорил словосочетания с приблизительным временем неправильно.

А я, растирая ушибленное место, поплелась на кухню, проклиная саму себя за то, что стала девушкой этого страшного человека. Тот вечер не стал переломным в моей жизни – я все еще не знала, кем хочу быть в жизни, но отчетливо понимала, что быть причастной к смерти людей – совершенно не то, чем я должна заниматься. Глубоко разочарованная в себе, я взяла бутылку вина и собралась выйти из квартиры. Тут из комнаты вышел Крест, которого так называли друзья. Прозвище он получил за наколку в виде большого креста справа на шее. Не могу припомнить, чтобы хоть раз к нему обращались по имени. На вид ему было около двадцати восьми лет. Голова у Креста была большая, как тыква, лоб бороздили три глубокие уродливые морщины. Но больше всего его внешность портили пухлые мясистые губы, которые выглядели как намасленный блин.

Крест увидел, что я завязываю шнурки на кедах, и в его взгляде мелькнуло волнение. В двух шагах от входной двери он преградил мне дорогу и, наконец, заговорил.

– А ты это самое того… – было единственное, что он смог произнести внятно.

– Чего тебе?

– Отдохнуть хочешь? – скороговоркой выпалил он, становясь пунцовым, будто его ограничили в доступе кислорода.

– Именно этим я и занимаюсь, – ответила я и попыталась продвинуться ближе к двери.

Но Крест схватил меня за талию и сделал попытку пустить руки в вечное странствие по моему телу. Я услышала шаги в комнате. Видимо, парни, оставшиеся в квартире, наблюдали с порога. К тому времени у меня уже сработал защитный рефлекс. Со всей скопившейся злостью я двинула Кресту в незащищенное место, и пока он корчился в позе истинного коленопреклоненного рыцаря, я уже распахнула дверь квартиры. Я обернулась и увидела на пороге комнаты затаивших дыхание Сашу и Андрея. В компании их называли Щегол и Казак. Прозвища они получили от своих фамилий: Щеглов и Казаков.

– Только троньте. Тема вас покалечит.

Но они разразились диким мужицким хохотом.

– Крест, сотку на базу, – сквозь смех сказал Казак.

– Думаешь, мы такие развратники? – обратился ко мне Щегол с кривой улыбкой. Он и без того был криворотым. Среди всех он казался самым вразумительным. Он даже не матерился. Точно не при мне.

– Поспорили мы, – прокряхтел Крест, вставая с колена, все еще держась за больное место.

Меня охватила такая гадливость, что я не нашла, что сказать. Вместо этого я хлопнула дверью и, перебирая ногами ступеньки, вскоре оказалась перед выходом из грязного подъезда. Я прислонилась к стене, чтобы перевести дух после пробежки с восьмого этажа. Лифт в доме, видимо, не работал специально для поддержания жильцов в тонусе. На стене маркером была криво дописана фривольная характеристика некой Оленьки, которая любит Сережу. Уж не сам ли бесчувственный Сережа дописал эту непристойность? Бросив анализировать надпись, я распахнула дверь. На меня кинулся холодный ветер, сгущавший августовские сумерки. Август – такой лукавый месяц года. Это вроде бы уже и не лето. Темнеть начинает сравнительно быстро, и вечера становятся прохладнее обычного. Но это еще и не осень – выпадают теплые деньки, когда можно поехать искупаться или просто одеваться по-летнему. В общем, август я никогда не любила.

Первым делом я пожалела, что не взяла куртку. Возвращаться в квартиру не хотелось. За домом была беседка, где можно было бы скрыться от ветра, но обычно там собирались малолетние влюбленные парочки. Поскольку желания составлять им компанию у меня не было, я устроилась на лавочке в сквере через дорогу от Теминого дома. Ехать к Семе тоже не хотелось. После того, как я полгода прожила в доме открытых дверей с ежедневными ночными кутежами, я начала чувствовать, как у меня разлагается мозг. Я надеялась, что в фигуральном смысле. Вернуться домой и попросить прощения у родителей мне не позволяла гордость. Напрашиваться к подругам в сожительницы было плохой идеей – их родители сами мечтали пустить их на вольные хлеба. Но и с Темой оставаться надолго не входило в мои планы. Что делать, я не знала, потому просто ждала. Открыв початую бутылку вина, я делала попытки согреться изнутри и размышляла о своей бестолковой жизни.