Милена Иванова - Каре для саксофона

Сэм уже около месяца жил в России, его первые собутыльники в этой чуждой стране, Вася и Толик, стали закадычными друзьями. Они как собаки по запаху находили его в любой подворотне, где бы ни застала очередная пьяная ночь. Их почему-то иногда забирали в полицию, немного били, а потом кормили и снова отпускали. Жизнь текла своим чередом. Сэм уже неплохо освоил русский язык в части прикладного варианта, и хотя по-прежнему не понимал некоторых слов, но произносил их твёрдо и уверенно. А главное, он осознавал, какая примерно реакция будет у собеседника или полицейского, скажи он их вслух, и это его забавляло. Ему всегда наливали, потому что он стал обладателем странного феномена — говорить на языках потребляемого спиртного. Товарищи специально где-то добывали различные напитки, чтобы послушать иностранную речь. Хуже у Сэма получалось с алкоголем стран СНГ, постсоветского пространства и Латинской Америки, так как требовалась большая доза, после чего его произношение, по оценке товарищей, хромало. Наконец, весть о языковом полиглоте дошла до научных кругов в лице доктора Ромашкина Ивана Ивановича, практикующего в психиатрической больнице. Он убедил главврача взять интересного пациента на обследование. Главный, Родин Пётр Кузьмич, согласился, если изученный феномен будет назван и его фамилией. Иван отловил изучаемого на территории небольшого завода в собачьей будке, причём здоровый кобель, прикованный цепью, яростно защищал своего гостя. Семён Хренозадов проснулся с похмелья на больничной койке в отдельной палате под неусыпным контролем доктора. «Похоже, пациент перебрал вчера «Бургундского», — услышав французскую речь, подумал Иван Ромашкин. За своё имя в мировой науке Пётр Кузьмич выписал Ромашкину премию в размере двух окладов, на первое время должно было хватить. Исследования начались. Иван закупил значительное количество водки, дешёвого виски и каких-то бюджетных французских вин, последняя позиция вызывала у главного некоторое сомнение в чистоте эксперимента, потому что трудно было представить французское вино по сто пятьдесят рублей за бутылку, хотя и виски тоже, судя по цене, был не настоящим.

— Дорогу осилит идущий, — пафосно произнёс Пётр Кузьмич, разлив бутылку виски на троих и, видно, решив лично поучаствовать в первом эксперименте: — Ну что, коллега, с богом.

— С богом, — ответил Иван и быстро опрокинул стакан, причмокивая и показывая всем своим видом, что напиток хороший. Семён выпил вместе с докторами до дна и замертво упал на подушку.

— Слабак! — раздосадовано произнёс главврач и разлил вторую бутылку на двоих: — Знаешь, коллега, позаботься завтра о закуске. За начало.

Сэм, услышав звон бокалов, зашевелился и гнусаво во сне произнёс:

— Let» s drink for me.

Выпив по второй и услышав фразу, доктора, как подкошенные, плюхнулись в кресла. Они стояли у истоков великого открытия, запахло «Нобелевской». Главный уже представлял, как будут пестреть заголовки средств массовой информации: «Великое открытие русских учёных», «Феномен Родина-Хренозадова» и прочее, и прочее. Иван разлил по третьей, объяснив, что по две пьют только на поминках, Кузьмич не возражал, тем более, что начало было положено. На следующий день Ромашкину была выписана дополнительная премия в большем объёме, так как руководитель решил довести начатый с коллегой эксперимент до конца, количество спиртного, на всякий случай, было удвоено. Как ни странно, но труднее всего было добиться результата при потреблении отечественных напитков, видно, качество говорило само за себя. Кузьмич даже усомнился в открытии Ломоносовым водки, хотя впоследствии им была выдвинута научная гипотеза, что англичане и французы тоже приложили там руку. Исследования продолжались. Изучалось воздействие японской саке, специально закупленной в большом количестве. Эксперимент буксовал. Было принято решение повысить дозу исследователям, так как ни тот, ни другой не знали языка страны восходящего солнца. И в этот момент в больницу нагрянула проверка…

Теперь Сэм сидел, поставив одну ногу на подоконник, а другой болтал навесу и весело рассматривал уже изученное до каждой трещинки помещение. Бренча железным ведром с намотанной на швабру тряпкой из старого картофельного мешка, пожилая уборщица медленно продвигалась по широкому коридору больницы. Депрессивные стены, окрашенные в грязно-синий цвет, не оставляли сомнений: если психически здоровый человек попадёт сюда даже случайно, то его сознание обязательно тронется с положенного природой места, и у homo sapiens непременно съедет «крыша». А вот захочет ли рассудок вернуться назад после изрядной дозы вколотых транквилизаторов, назначенных добрейшим доктором, прибывшим на место Ромашкина — профессионалом из нескольких больших букв, которыми украшены все заборы России, и получившим диплом психиатра в 90-е годы в деканате московского перехода, неизвестно. Но Сэму нравилось здесь, его больше не заставляли пить, и он уже выбился в санитары. И женщину эту он любил, ведь это она помогла ему оставить рубашку с петухами и резиновые шлёпанцы, когда Сэм, плача, вцепился в них, не отдавая злому парню в серо-белом халате со штампом их заведения в непристойном месте. Теперь он раскладывает рубашку на подушке и лишь тогда сладко засыпает. И Шарля де Голля, который пронёсся сейчас как смерч, чтобы преподать французский язык их заведующему отделением, он любил. Тот обещал подтянуть его произношение, потому что, как сказал новый главврач больницы, оно у Сэма очень хромает. Ему вообще везёт! Даже фамилия радует всех и поднимает настроение! Единственное, что огорчает Сэма — запрещено иметь матрёшку. Но он уже договорился с новым врачом, что разгрузит машину кирпичей у него на даче. Вот тогда!.. И Сэм помчался помогать мыть пол. Ему нравилось, как уборщица вскидывала руки, когда он выплёскивал коричневую воду из ведра на стены и пол, пытаясь вымыть потолок с плафоном, спрятанным за железную решётку. Она кричала«…хххранцуз окаянный!», тем самым подтверждая, что верит в его благородное происхождение.