Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

Однако окончательно я успокоился лишь после того, как из Управления милиции пришел отзыв и тот же Смородкин сказал:

— Вы выдержали сложный экзамен. Вашу старуху больше тревожить не будут.

Мне захотелось ответить ему стихами Константина Симонова: «Никто нас в жизни не может вышибить из седла!», но я не сделал этого, потому что в седле удержался тогда впервые…

С тех пор как школьную медсестру Ларису Николаевну постигло горе, прошел год, но события ненастного январского вечера, когда трагически оборвалась жизнь ее дочери, она помнила до мельчайших подробностей.

После занятий Танечка ждала ее возле медицинского кабинета. Они вместе вышли на улицу, купили хлеба, придя домой, пообедали, и дочь стала делать уроки. Около половины шестого, когда Таню надо было вести на занятия в танцевальный кружок Дома пионеров, Лариса Николаевна вдруг почувствовала недомогание. Она приняла лекарство, боли в сердце утихли, но вялость не про-ходила. Танечна стала умолять отпустить ее одну. «Мама, — говорила она, — ведь я уже большая, в четвертый класс хожу, чего ты боишься? Ничего не случится. Тут же рядом!» И Лариса Николаевна уступила. В самом деле, пусть дочь попробует сходить на занятия одна. Когда-то ведь надо приучать ее к самостоятельности!

Таня запрыгала от радости, быстро оделась, чмокнула мать в щеку и выскочила за дверь. Из Дома пионеров она возвращалась обычно через час с небольшим. Приготовив ужин, Лариса Николаевна заглянула в тетради и дневник дочери и еще раз порадовалась ее успехам. Отметок ниже четверки в них не было никогда. Потом стала ждать ее.

Стрелки настенных часов миновали цифру «семь» и пошли дальше, а Тани не было. Прошло еще четверть часа, полчаса. Она все не возвращалась. Лариса Николаевна забеспокоилась, решила подождать еще несколько минут, открыла дверь на лестницу, прислушалась, но там было тихо. Выглянула через окно во двор и, не увидев в нем никого из детей, стала одеваться.

Неожиданно в квартиру позвонили. На пороге появилась дворник.

— Там… в парадной… лежит ваша дочь! Быстрее!

У Ларисы Николаевны потемнело в глазах.

— В какой парадной? — с дрожью в голосе спросила она.

— В соседней, проходной!

Проходная парадная в доме была одна. Лариса Николаевна побежала к ней, рванула первую дверь, вторую, сделала несколько шагов по ступенькам вверх, к площадке перед лифтом, и увидела небольшую группу людей. Они едва слышно разговаривали друг с другом. Какая-то старушка сказала:

— Когда я наткнулась на нее в тамбуре, она еще дышала…

За этой группой стояли два парня в халатах, а на цементном полу, у их ног, лежала Таня — в пальтишке, как была, в шапке, сапожках. Лариса Николаевна бросилась к ней, упала на колени и, обхватив ладонями ее голову, закричала:

— Таня, Танечка, доченька моя, что с тобой?! Очнись, Танечка!

Таня не двигалась. В ужасе отпрянув от нее, Лариса Николаевна увидела в ушах и на губах дочери запекшуюся кровь. Был момент, когда ей показалось, что веки Тани дрогнули, а грудь еле заметно поднялась…

— Она жива! Кто врач?! Везите ее в больницу! — потребовала Лариса Николаевна, а кто-то из парней сказал:

— Отойдите, мамаша, не мешайте. Покойникам место в морге. Если вам нужен врач, то он в машине, на улице.

Лариса Николаевна побежала туда.

— Я медицинский работник! Моя дочь жива! Немедленно доставьте ее в реанимацию! — обратилась она к женщине, говорившей что-то по рации, и услышала в ответ:

— Ваша девочка скончалась. У нее обширные переломы костей свода и основания черепа. Если не верите, мы выполним ваше требование.

Дорога в больницу казалась бесконечно длинной. Лариса Николаевна, сидя рядом с носилками, на которых лежала Таня, беспрестанно всматривалась в лицо дочери, надеясь уловить в его выражении хоть какие-нибудь признаки жизни. Напрасно. Даже тогда, когда машину покачивало и в такт ей покачивалась голова Тани, лицо ее оставалось неподвижным.

Дальше приемного покоя Ларису Николаевну не пустили. Через некоторое время в глазах молчаливых сестер она прочитала сострадание, а спустя еще несколько минут к ней вышел дежурный хирург и сказал, что вернуть Таню к жизни не удастся.

Так она потеряла дочь, которую одиннадцатый год растила без мужа, питавшего неприязнь к маленьким детям и ушедшего из семьи вскоре после рождения ребенка.

Похоронить Таню помогла школа. По возвращении с кладбища Лариса Николаевна вынула из портфеля дочери учебники, тетради, дневник, сложила их стопками на письменном столе, повесила над ним ее портрет и прикрепила к нему два черных капроновых бантика из лент, которые по утрам вплетала в Танины косы.