Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

Пока я думал, как отреагировать на это предложение, Гусько сунул руку в портфель, вытащил из него бутылку водки и, подбросив ее, поставил на стол:

— Столичная! За удачу.

Мы выпили и навалились на жаркое. Насытившись, Гусько откинулся на спинку стула, поправил кок надо лбом:

— Честно говоря, не думал, что ты такой доступный…

— Почему же?

— Да так. Много о тебе слышал, но никогда бы не поверил, что с тобою можно вот так, запросто, выпить… Хочешь на валторне поиграю?

— Где ты взял ее?

— В местном клубе.

Он достал из-под кровати валторну, продул мундштук и, положив пальцы на клапаны, извлек из нее несколько печальных звуков:

— Узнаешь?

— Пока нет..

— Ну как же? Вальс из Пятой симфонии Петра Ильича…

— Спасибо, что подсказал.

— Выходит — разучился. Редко играю… Служба…

Гусько засунул валторну под кровать, вновь взял портфель, порылся в нем и показал мне фотокарточку:

— Прокомментируй.

— Встреча по боксу…

— А кто рефери?

Я присмотрелся и в рефери, одетом во все белое, с белой «кисой» под подбородком, узнал Гусько…

— Ты что, и боксом увлекаешься?

— Немного. Попросили тут посудействовать, пришлось помочь…

— Выходит, ты и жнец, и швец, и на дуде игрец? А дело запорол… — не выдержал я.

Лицо Гусько вытянулось.

— Это я так, между прочим… — виновато пробормотал он. — Не о делах же в личное время говорить!

— Ладно, не обижайся. Скажи, где сейчас стекла и замок?

— Замок утерян.

— Как?!

— Так. Я оставил его вместе со стеклами в магазине. Сегодня заходил туда. Стекла стоят в кладовке, замка не нашли.

— Мошкин и Храпцов здесь?

— Мошкин уволился и уехал.

— Когда, куда?

— Летом, как только осудили Коровина, а куда — не знаю. Храпцов тоже уволился, живет в соседнем поселке.

— А Коровин за что сел?

— За угон машины, на год.

— Кто расследовал дело?

— Я.

— Мотивы угона?

— Как тебе сказать? Официально — покататься, неофициально — говорил, что хотел избавиться от угроз со стороны Мошкина и Храпцова и что только зона может спасти его.

— Это было записано?

— Нет. Какое это имеет значение? Да и кто подтвердил бы?

— Малюгин, возможно.

— Вот именно — возможно. Пусть даже подтвердил бы, но что Малюгину могло быть известно о причинах угроз?

— Ты же не беседовал с ним!

Гусько потянулся за бутылкой, однако я остановил его:

— Не кажется ли тебе, что Коровин сел с твоей помощью? Не проверив показания, которые он дал, ты поспешил разгласить их и поставил его под удар…

— Вон куда ты клонишь! А я не согласен, я не могу исключить оговора со стороны Коровина. Если же это так, то он сам виноват и жалеть его нечего, — ответил Гусько. — Не понимаю, что ты волнуешься? Уверен, ты расколешь и Мошкина, и Храпцова. Тогда вернемся к замку, стеклам, да и к Коровину.

— Не понял…

— Не наивничай. Замков таких много. Пальчики, которые я порошком залепил, поправим, когда станет ясно, кто вынимал стекла.

— Ты что предлагаешь?!

— Ничего, просто делюсь мыслями…

— Но это же пахнет подтасовкой!

— Ерунда. К тому времени будет их признание…

«Как можно работать с таким человеком? — с досадой подумал я. — Как доверять ему?» Решение пришло быстро.

— У тебя много дел?

— Хватает.

— Возвращайся в прокуратуру и веди их, а я позвоню прокурору и скажу, что постараюсь справиться один. Так будет лучше.

Гусько ответил не сразу. Он, видимо, думал, нет ли здесь подвоха, но возражать не стал, только спросил:

— Когда отчаливать?

— Завтра. Скажи, где Горобец и Боярский?

— Боярский здесь, работает, а Горобец уехал в Мурманск, устраиваться в морское пароходство.

Утром я нашел на столе записку: «Надеюсь на твою порядочность, желаю успеха». Гусько оставался самим собой. Он и слово «порядочность» понимал по-своему. Я был доволен тем, что расстался с ним, однако вскоре остро почувствовал свое одиночество. Чужой, незнакомый поселок, загубленное дело… Тоска еще более овладела мной, когда я спустился к реке за водой. Порывы ветра гнали против течения опавшие листья. Дно даже у берега казалось бурым, а дальше чернело и проваливалось. «Вот так и у меня, — подумал я. — Мельтешатся перед глазами обрывки каких-то сведений, а за ними, в глубине, — одна тьма. В самом деле, что я имею в активе? Показания Голованова? Они использованы. Двусмысленные, безликие показания Боярского? Ими, возможно, и не удастся воспользоваться. Что еще? Все. А в пассиве? Алиби Мошки-на, разглашенные и сведенные к нулю показания Коровина, потеря доверия к следствию, испорченные отпечатки пальцев, исчезнувший замок, позорное прекращение дела — всего не перечислишь. Что же делать?»