Ольга Лаврова - Любой ценой

Женщина вздрагивает и в замешательстве тычется по комнате — тут поправит, там подвинет… Наконец опускается на продавленный диван, обнаруживает в руке скомканное платьице, разглаживает на коленях. И глядит на Томина испытующе и сурово.

— Ну, смотри. Иначе ты — не человек, так и знай на всю жизнь!.. На работе Васю сильно любили. Он много кому, бывало, помогал. И решили люди тоже помочь в беде. Собрали на детей вроде как складчину. Большие деньги. Четыре тысячи рублей. Я до них пока не касаюсь. И вещи Васины, которые велел продать, не трогаю. Пенсию носят, а еще с прошлого месяца хожу в семью по соседству — подрабатываю. Обед готовлю, приберу, куплю чего. Так что ребята сыты, в милостыне не нуждаюсь. И думала я деньги вернуть.

— Кому?

— Да тем, которые собрали. Сказала Васе, а он говорит: бери, мать, это дело моей совести. Тогда я взяла.

Томин подсаживается на диван. Все. Больше ей скрывать нечего. Надо из этого выжимать максимум.

— Вы зятю сумму назвали?

— Само собой.

— Удивился?

— Вроде бы и нет, — женщина озадачена.

— Обрадовался?

— Тоже вроде не очень…

— Но, Прасковья Андреевна, кто же передал вам деньги?

— Перевод пришел по почте. А раньше женщина позвонила: от сочувствующих, дескать, сослуживцев. И все.

— У вас сохранился корешок перевода?

Женщина отворачивает накидку на комоде — под накидкой разные памятные бумажки и среди них — почтовый бланк.

— Бери… Навел ты на меня сомнение.

— Не говорите о своем сомнении никому. И обо мне тоже ни другу, ни врагу, понимаете? Это важно. — Он вырывает листок из блокнота. — Мой телефон. Если хоть соринка новая — немедленно звоните!

Женщина сует бумажку с номером туда же, под накидку. Томин встает и делает вид, что готов уйти, но приостанавливается.

— Проверю напоследок вашу память. Чем занимался Тобольцев накануне ареста?

— А ничем, — печально отвечает Прасковья Андреевна. — Три дня безвылазно дома сидел… Нет, вру, в воскресенье водил ребят в кино. Приключения этих… непобедимых… то ли неукротимых…

— Неуловимых?

— Вот-вот. В понедельник даже на работу не пошел, отгул, говорит. Со стиркой мне подсобил, рыб чистил. Не знал, чем угодить напоследок, сердешный… А во вторник его забрали. Шестнадцатого числа.

— Но четырнадцатого, в субботу, он с кем-то выпивал, верно?

— С кем же было пить, если из дому ни ногой? С ребятами, что ли? Нет, те дни он в рот не брал.

Знаменский и Холин появляются в проходной Бутырки почти одновременно. Пал Палыч входит с улицы, а из внутренних дверей конвоир выпускает возбужденного Холина.

— Премного благодарен, товарищ сержант, дальнейшее сопровождение излишне. — Тут Холин замечает Знаменского. — О-о, товарищ следователь? Вы сюда? А я отсюда.

— Вижу.

— И не рады, да? А вы закройте на меня глаза!

Хлопает наружная дверь, врывается Холина с букетом.

— Вадик! Сыночек!.. Ах, как мило — Павел Павлович тоже тебя встречает!

«Как мило, как мило, как мило…» — звучит в ушах Знаменского, пока он идет долгими, тоскливыми тюремными коридорами. Ему навстречу с противоположной стороны ведут на допрос Тобольцева…

В следственном кабинете не разгуляешься: шагов пять в длину, четыре в ширину. Но сегодня знакомая дежурная, оценив расстроенную физиономию Пал Палыча, дала ему кабинет особый — таких у нее всего два-три, для «парадных», что называется, случаев. Здесь просторно, и можно вышагивать туда-сюда, что Знаменский и делает, то удаляясь от Тобольцева, то приближаясь, то оказываясь у него за спиной. И это кружение поневоле заставляет Тобольцева следить за Пал Палычем и оборачиваться на голос.

— Имеются две психологические загадки, — говорит Знаменский на ходу. — Номер первый. Человек после мучительных колебаний сознался в преступлении. Он обязательно скидывает с себя долю тяжести. А вам, я смотрю, ничуть не полегчало.

Тобольцев молчит.

— Номер второй. Ни разу вы не поинтересовались, что же мне за это будет? Хотя по поводу приписок срок волновал вас чрезвычайно. Молчите. Собственная судьба вам безразлична… Тогда порадуйтесь за Холина.

— Отпустили?

— Отпустили. Свеженький, побритый. Мамаша встретила с цветами… Не наблюдаю восторга.

— Злитесь вы нынче.

— Злюсь. Состоялся ошеломляющий разговор, и оба собеседника — и вы и Холин — дружно забыли, как он состоялся!.. Ладно, давайте работать. — Он мимоходом включает диктофон: — В магазине на Таганке было много народу?