Дэнни Кинг - Дневник грабителя

Нет, мои дорогие, все люди жуткие лицемеры — не любят, чтобы к ним относились так, как сами они с легкостью относятся к кому угодно.

Саддам Хусейн не травит горчичным газом самого себя, так ведь? Но счастлив угостить этой дрянью других.

Или, скажем, шумные соседи. Шумные соседи, веселящиеся до шести утра, первыми придут к вам ругаться, когда ваши дети поднимут визг, плещась в лягушатнике на заднем дворе. Все люди — мерзавцы. Помните, как говорят в «Хил-Стрит блюзе»? «Иди и поступи с ними подобным образом, пока точно так же не обошлись с тобой они». Вот это верно, черт возьми.

Знаешь, ты сам форменный мерзавец. Согласен?

Согласен. Именно об этом я и говорил.

Я прошу Олли высадить меня в начале улицы и иду остаток пути до дома пешком. Четвертый час ночи, все спят. Горят лишь несколько уличных фонарей, не разбитых хулиганами и не погасших из-за коротких замыканий. Я шагаю быстро, держа в руке портфель и стараясь обходить освещенные места улицы стороной.

Я люблю это время суток, первые часы после полуночи. Все добропорядочные люди на свете лежат сейчас в своих кроватях, засунув руки под пижаму, и видят во сне отнюдь не тех, кто спит у них под боком. Улица выглядит абсолютно пустынной, но ведь это не так. Вокруг меня десятки храпящих придурков, отделенных друг от друга всего лишь несколькими кирпичами и бумагой. Придурков, блаженствующих в своих оштукатуренных коконах, как выразился однажды Джерри. Мне его слова понравились. Люблю, когда мир людей сравнивают с природой — вспомните, например, Дэвида Аттенборо, — с пчелами, термитами, дельфинами-касатками.

Я приближаюсь к дому и в последний раз оглядываюсь по сторонам. Тишина. Единственный доносящийся до меня звук — шум с шоссе, удаленного отсюда на полмили, по которому и в столь ранний час мчатся легковушки и грузовики. Окна моего дома такие же темные, как окна других домов на улице. Хороший знак. Я сворачиваю на аллею, проходящую через сады, и пробираюсь к задним воротам.

Их укрепляют, защищая мой дом от непрошеных гостей, ржавая скоба и новенький блестящий висячий замок. Ворота старые и полупрогнившие, и, взбираясь на них сейчас, я опять невольно отламываю руками несколько щеп. Я чувствую себя беременной телкой, груженной свинцом. Каждый малейший звук расщепляющегося дерева болью отдается в ушах. В ту самую секунду, когда я думаю, что худшее уже позади, верхняя часть забора отламывается, и я лечу вместе с ней в сад. Проклятие! Если бы я протаранил чертовы ворота, сидя в фургоне с мороженым, грохота, наверное, и то было бы меньше.

Я вскакиваю на ноги и осматриваю окна соседских домов. Свет нигде не вспыхивает. Занавески не отодвигаются. Никого не интересует, что приключилось с парнем из четвертого дома.

Вот гады! Я так громко свалился с этого паршивого забора, что мог разбудить кого угодно, а мои соседи даже задницу не пожелали оторвать от кровати, чтобы хотя бы выглянуть из окна! Ведь все поняли, что ко мне кто-то пытается пробраться, но им на это плевать. Прямо как антилопам, которые стоят и смотрят на тигров, раздирающих на куски одну из них. Наверное, думают: пусть поднимается тот, у кого завтра выходной, а я продолжу спать. Гады!

Что ж, вот так устроен наш мир.

Я поднимаю портфель и иду к заднему окну, желая проверить, закрыто ли оно на задвижку. Закрыто. Открываю портфель, достаю двенадцатидюймовую металлическую линейку, которую брал с собой, просовываю ее под нижний брусок рамы и начинаю поднимать задвижку вверх. Все продолжают спать, и когда я открываю окно, и когда забираюсь через него в свою гостиную, и когда неуклюже падаю на пол, застеленный потертым старым ковром.

— Дряни! Черт! Черт, черт, черт! — бормочу я, страстно желая, чтобы запястье перестало дергать. — Черт!

Не знаю, почему я так продолжительно чертыхаюсь, но ругательства как будто немного помогают утихомирить боль. Они действуют на мое тело подобно какому-то натуральному болеутоляющему.

— Дерьмо собачье, ублюдок, подонок, сукин сын!

Конечно, при серьезных повреждениях, например, когда в тебя всадили пулю или если тебе сломали шею, подобные трюки бесполезны, но царапины, вывихи, растяжения и подобные мелочи действительно от ругательств болят меньше.

— О-о-о чер-р-рт! — протягиваю я, внезапно сознавая, что, шлепнувшись на пол, скорее всего раздавил сигареты в кармане. — О-о-о чер-р-р-рт! — бормочу я, в который раз пуская в ход это многофункциональное слово.