Александр Звягинцев - Вернуться, чтобы уйти

Георг Мятлефф, как звался в ту пору Джордж Метлоу, сразу почувствовал это на себе. Стоило ему после служебной вахты в засекреченной радиорубке войти в бар, как он начинал ощущать на себе настороженные взгляды посетителей. Сослуживцы с некоторых пор смотрели на него с затаенным вниманием, как смотрят посетители зоопарка на диковинного зверя.

– Раша-а-а!.. – прокатывался иногда шепот между барными стойками.

Однажды один из сослуживцев, причислявший себя к коренным американцам-патриотам, перебрав виски с содовой, даже пытался разрешить проблему личной неприязни к «раша» кулаками. Но молоденький лейтенант «зеленых беретов» был не из тех христиан, кто, получив удар по одной щеке, подставляет другую.

После этого инцидента, закончившегося для «патриота» глубоким нокаутом и сломанной челюстью, командование базы категорически запретило лейтенанту посещение бара, а в служебных документах распорядилось впредь именовать его исключительно на английский лад. Так, помимо своей воли, он стал Джорджем Айвеном Метлоу. В гневе от того, что его лишают родовой фамилии, он подал рапорт об отставке, но получил категорический отказ – Пентагону был необходим точный, с мельчайшими нюансами, перевод радиоперехватов русских ракетчиков, базирующихся в Сьерра-Маэстра. Лейтенанту Метлоу не оставалось ничего другого, как подчиниться. Свободное время он коротал теперь не за стойкой бара с банкой пива, а в полном одиночестве на берегу Карибского моря.

Иногда по горизонту проходили корабли под красными флагами, но особых эмоций они у него не вызывали. Его родиной была Америка, и все личные помыслы молодого офицера были связаны только с ней. А Россия – она лишь историческая родина. Как известно, у каждого американца без исключения где-нибудь есть своя историческая родина…

Чтобы не терять времени зря, он принялся за изучение арабского и персидского языков. Тогда же взялся за труды русских философов – Бердяева, Розанова, Ильина и даже прочитал в подлиннике Пушкина, Толстого, Достоевского, до которых прежде все не доходили руки. Но особенно Метлоу увлекла поэзия русского Серебряного века. А еще – белоэмигрантского казачьего поэта Николая Туроверова, судьба которого была зеркальным отражением судьбы его родного деда Егора Ивановича Мятлева – бывшего офицера Оренбургского казачьего войска.

Временами ему даже виделось, что это он сам, испытавший горечь военного поражения, перед вечным изгнанием нацарапал в Крыму эти строки.

Как и большинству американцев, русские казались ему непредсказуемым народом, от которого Штатам не приходится ждать чего-либо хорошего. Да и вся история российской государственности представлялась ему слишком сумбурной и лишенной как гуманистического, так и рационального начала.

Книжные знания воспитанному с детства в закрытом американском военном колледже и закончившему элитную военную академию лейтенанту Метлоу мало чем помогали в постижении русского национального характера, который прежде всего интересовал его в связи с бушующей в мире «холодной войной», грозящей в любую минуту превратиться в ядерную. Когда через некоторое время отец Метлоу, фермерствующий в Оклахоме, телеграфировал сыну, что из Австрии прилетел его любимый дед, лейтенант обрадовался: вот кто сможет ответить на вопросы о русской ментальности! Отец сообщал, что дед прилетел, чтобы повидаться с родственниками перед тяжелой операцией. Ему много лет не давал житья засевший под сердцем осколок немецкой мины, полученный в рождественскую ночь сорок первого года в Северной Африке, в боях с армией Роммеля. «Рождественский гусь от нацистской свиньи», – шутил никогда не унывающий дед.

В двадцатом году суровые ветры Гражданской войны вымели его вместе с остатками войска барона Унгерна из российских пределов в Китай. Как только потом не гнула и куда только не бросала судьба лихого оренбургского казака… Лишь однажды в галлиполийских лагерях Врангеля она преподнесла ему единственный и бесценный дар – кареглазую Христину, дочь расстрелянного большевиками казачьего полковника. Через год у них родился сын, нареченный при православном крещении Иваном. Чтобы содержать семью, Егор Мятлев пошел служить в русский офицерский корпус при итальянской армии, который Муссолини вскоре бросил на завоевание Абиссинии. Не утратившие на чужбине понятий чести и веры, русские офицеры наотрез отказались стрелять в православных эфиопов. Итальянские пушки три дня и три ночи били прямой наводкой по обнесенному колючей проволокой лагерю русского корпуса. На исходе третьей ночи Егору Мятлеву с десятком самых отчаянных офицеров под покровом разыгравшейся песчаной бури удалось подползти по-пластунски к конной итальянской батарее. Перебив штыками пушкарей, они вырвались на их лошадях из этого ада.