Татьяна Иванько - В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь

– Я не могу оставить Марка.

Я ничего не сказал, я только кивнул, посмотрев на неё.

– Понимаешь…

– Не надо объяснять, – сказал я, невыносимо было слышать разговор о нём, я ни разу его не видел, и, надо сказать, так мне было легче о нём не думать, будто его и нет. Мне хватало воспоминаний о ней и Книжнике на «Роке и моде», в этом году я на фестивальные пошёл…

Таня посмотрела на меня и кивнула.

– Хорошо…

А потом добавила, промолчав некоторое время:

– Я хотела бы, чтобы было иначе… Чтобы…

– Не надо, ясно, что я сам виноват во всём этом, – я отвернулся, провёл по волосам, убирая их от лица, надо завязать… но так приятно, когда она гладит по ним, погружает пальцы, обнимает голову, ей нравилось это делать, всегда нравилось. Но сегодня уже не захочет, наверное…

– Ты не виноват, я виновата. Тогда и теперь тоже.

Таня встала с кровати, на которой мы сидели, и начала одеваться, ещё немного и уйдёт. Ещё совсем немного…

Был уже вечер, начинало темнеть, Таня одевалась, не торопясь, и движения её, как всегда были грациозны, легки. Она всегда двигалась так, ещё когда была совсем девочкой, и после. Удивительно, насколько мало мы меняемся всё же. Она одевалась быстро, но не торопясь при этом, аккуратно расправляя одежду, как-то мгновенно оказавшись одетой, неужели на ней было так мало одежды? Уже темнело, погода была весенней, и солнце уже жило по-весеннему расписанию, скоро май, так что сгущающиеся сумерки означали только одно – уже действительно вечер и ей пора. Я оделся тоже.

– Не надо о том, что было, я не вынесу ни разговора, ни воспоминаний, – сказал я, завязывая волосы резинкой, глядя как Таня заворачивает свои в узел, пронзая его шпильками из серебристого металла.

– Ты полагаешь, я вижу, что мои воспоминания более радужные, чем твои?

– Это не соревнование, Танюша, – сказал я, взяв её за руку, и заглянул в лицо, отчего она сразу успокоилась, сделала два шага и обняла меня. Я почувствовал, что она дрожит, поэтому я погладил её по спине.

– Прости меня, Валер… Ох, Валерка, всё не так… всё неправильно.

А я подумал, что в этой теперешней неправильности есть какой-то тайный смысл, испытание, расплата, за ошибки, за всё, что мы оба сделали с нашей жизнью. Но ошибки ли то были? Или какой-то план, заранее продуманный, чтобы проверить нас на крепость, не только нас, но то, что соединяет нас столько лет. Стало быть, остаётся только одно – выдержать всё это.

– Не говори ничего, – прошептал я на её волосы, вдыхая их тёплый аромат, такой знакомый, который не скрыть ни новыми духами, ни шампунями. А мне-то казалось когда-то, что они пахнут шампунем «Зелёное яблоко», наверное, просто она сама так пахнет, как славное яблоко. Моя милая, я приподнял и прижал к лицу её волосы, отчего узел соскользнул мне в ладонь, распускаясь…

Так шли месяцы, прошёл «Рок и мода», приблизилась и овладела миром весна, затапливая всё теплом, за ней лето, на этот раз Таня никуда не уехала, как она сказала: «Непривычно, это впервые за восемь лет, что я осталась в Москве в летнее время. Даже забыла, какое оно, московское лето».

Прошло и лето, снова осень, за ней зима, всё шло своим чередом, кроме августовского дефолта, больно ударившего по многим, правда, меня, не имевшего долгов, почти не коснулось, только в части цен в магазинах. Но я жил один, привык есть мало, а за мою комнату в Доме аспирантов до сих пор брали как в студенческие времена за общежитие. А потому я не слишком пострадал, в отличие от многих моих коллег, оказавшихся в долговой кабале, или потерявших имущество, даже квартиры, кое-кто даже развёлся из-за этого. Но мы, бюджетники, всё же пострадали мало, в отличие от многих, кто имел бизнес мелкий и даже крупный. Много компаний исчезло, волна бандитских разборок снова поднялась до небес, теперь, правда, она имела характер совсем иной, будто более рассудочный, то ли потому что те, что теперь устраивали эту стрельбу и взрывы, повзрослели, то ли само время стало холоднее и опытнее.

Среди прочих убийств для меня, как и для многих, думаю, неожиданным и особенно загадочным стало убийство Никитского…

На происшествие я не выезжал, было не моё дежурство, я слышал, что говорили другие, те, кто там был, кто участвовал в осмотре, аутопсии. Но я всё же в секционную пришёл. Я пришёл потому, что не мог поверить в его смерть. Как-то это получалось просто, как-то необыкновенно, что такого человека, такого паука, державшего подвешенными на нитях своей паутины, если не всех, то многих, просто застрелили при ограблении на улице.