Н Бомж - Мой Кент [СИ]

Я остановился, не выключая двигателя, постепенно сбрасывая газ, создавая иллюзию удалявшегося мотоцикла.

Крови из меня вытекло уже достаточно для того, чтобы почувствовать слабость, головокружение и необычайную легкость во всем теле. Поставив Матильду на подножку, я обернулся к посеревшему от ужаса Юрке, судорожно снимавшему с себя рюкзак:

— Я ранен, Мак, попробуй как-нибудь перевязать меня.

Наверное, я и сам выглядел далеко не лучшим образом, у Юрки еще сильнее затряслись руки, он засуетился, не зная, с чего начать.

— Помоги мне сначала снять куртку, рукав отрезать нельзя, без него на людях не покажешься, — предложил я.

С большим трудом мы сняли куртку, от боли и слабости я чуть было не потерял сознание.

Я был ранен в руку чуть ниже плеча, почти вся правая сторона была залита кровью. Юрка снял свою рубашку, разорвал ее на полосы, с моей помощью туго перевязал мне руку, мы, как могли, удалили следы крови на куртке и на Матильде, постоянно прислушиваясь, я вновь с огромным трудом одел куртку.

Со стороны воинской части послышался шум автомобиля, он ехал медленно, не останавливаясь, миновал поворот и проследовал дальше.

Значит, этих уже не было, а их машина стояла далеко от места засады, не исключено также, что они уже на пути к нам.

С Юркой советоваться было бесполезно — это не его сфера деятельности, он еще находился в шоке и явно чувствовал себя виновным за едкую шутку на нашей остановке.

Трогаться с места пока не было смысла, воинская машина еще не возвратилась, а от того, как быстро она вернется, зависело, нашли они кого-нибудь или нет.

— Подождем немного, сейчас нельзя торопиться, воинская машина не менее опасна, чем душман за кустом, — не удержался я от сарказма.

— Бога ради, прости, Вадим, мне казалось, что уже все позади, да кто бы мог подумать… — Юрка сильно напоминал маленького щенка, валявшегося животиком кверху и пускающего струйку перед огромным разъяренным псом.

Другой бы на моем месте, конечно, пустился бы в длинные менторские нравоучения о вреде недооценки противника, но мне, во-первых, было не до этого из-за боли, слабости и головокружения, а во-вторых, вся вина на сто процентов была моей: не надо было поддаваться дешевым эмоциям на сомнительные шутки, а делать свое дело — поставить Матильду в кусты и понаблюдать за дорогой, если уж возникло чувство опасности. В Афгане такие амбиции стоили бы жизни.

Послышался звук возвращающегося воинского автомобиля. То, что это был он, у меня не было никаких сомнений. Похоже, что они никого не встретили.

— Как ты думаешь, Мак, они сообщили в милицию о выстрелах? — попытался я разрядить обстановку.

— Думаю, что сообщили, — оживился Юрка. — Мне кажется, они просто обязаны сообщать о таких вещах в милицию.

— Что будем делать? — спросил я, хотя у меня наступило полное равнодушие ко всему происходящему. Юрка понял по моему тону, что я нахожусь в состоянии эболии, и это его сильно взволновало.

— Вадик, возьми себя в руки, Вадик, бога ради не расслабляйся, не могу же я тебя оставить здесь одного.

Значит, все-таки подобная мысль приходила ему в голову.

Я взял себя в руки. Подошел к Матильде и попытался снять ее с подножки. Руку жгло, в глазах плавали оранжевые круги.

— Давай я, давай я выведу, — засуетился Юрка, рюкзак и шлем уже были на нем, и он понимал, что по лесу вести Матильду я не смогу.

— Куда вести?

Я показал.

Он торопливо заспешил в указанном направлении, минуя кусты и деревья. Глядя на него, меня вдруг обуял странный неудержимый, истерический смех. Я дико, конвульсивно смеялся, слезы застилали мне глаза, я еле шел, шатаясь, опираясь на деревья и еще больше слабея.

Он оглядывался на меня со страхом, наверняка думая, что я сошел с ума.

Желание смеяться прошло так же внезапно, как и появилось. Мы вышли на бетонку неожиданно — лес подступал к ней почти вплотную. Я сел за руль и попросил Юрку осмотреть меня внимательно со стороны, нам предстоял еще долгий путь. Он обошел меня вокруг, приглядываясь, как художник к своему полотну и, удовлетворенно пробормотав: «Вроде ничего», взгромоздился сзади, торопливо пристегивая карабины.

Мы тронулись. Безразличие ко всему еще более усилилось, мне хотелось бросить и Матильду, и Юрку с его мешком с деньгами и улечься где-нибудь в тишине на ласковой майской траве. Весь мир превратился в боль и тоскливую слабость.

Минут через десять бетонка кончилась, влившись в асфальтовую дорогу, соединяющую деревню, кажется, Богомолово, с железнодорожной станцией и остальным внешним миром. Лес остался только с правой стороны, до станции километров двенадцать.