Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

— Рошель, — буркнул я. — Бовуарский ветеринар. Меня направил к вам доктор Виаль…

Она улыбнулась и вдруг стала другой Мириам — простой, радушной, почти юной. Ей наверняка было около сорока, но когда она вот так улыбалась, то вмиг превращалась в подросшего товарища по играм. Она без церемоний протянула мне руку. Ее серые глаза излучали интерес, внимание, сердечность.

— И вы проделали весь этот путь! Филипп хорош, нечего сказать. Мне ужасно жаль, что он побеспокоил вас из-за пустяков. Ньетэ просто не освоилась здесь. Это пройдет…

По еле заметному оттенку в ее голосе я понял, что сама она тоже не освоилась и не освоится, пожалуй, никогда.

— Пойдемте, — сказала Мириам. — Покажу вам ее, раз уж вы приехали… Только, ради Бога, извините меня за беспорядок…

Я последовал за ней на лестницу. Она поднималась легко, полуобернувшись ко мне.

— И лучше бы вам к ней не притрагиваться. Сейчас она не в духе. Я сама остерегаюсь.

— Ничего, я привык, — глупо ответил я.

Я все более смущался, становился все более неловок и ненавидел Виаля… Филипп. Мужчина, которого она называет Филиппом… Уж лучше я сразу отмечу эту подробность. Она меня не красит. Но она необычна. Полагаю, тогда я впервые ревновал — ревностью юнца, мальчишки. И это я понял сразу. Я ни на миг не усомнился в том, какова природа этого чувства, так что в ее комнату я входил уже надутый.

Зверь, вытянувшись на боку, лежал в разобранной постели. При виде меня он не шелохнулся, но глаза его под полуприкрытыми веками заблестели.

— Тихонько, — шепнула мне Мириам.

Она присела на краешек кровати. Гепард, распластавшись, с прижатыми ушами подполз к хозяйке, искоса наблюдая за мной. Мириам погладила его уплощенную голову, между ушами прочерченную тремя коричневыми полосами.

— Хорошая, хорошая… — приговаривала Мириам.

Я видел уже только животное. Остальное было забыто. До чего же удивительна эта перемена, столь внезапная, что мне никогда не удавалось уловить момент, когда она во мне происходит. Я осознаю эту перемену только потом, когда пытаюсь разобраться в себе хладнокровно. Не было уже никакого Рошеля — на его место заступило первобытное существо, привыкшее подчинять других существ своей воле. А ведь обычно я довольно нерешителен, меня вечно раздирает между всевозможными «за» и «против». Уверенным шагом я подошел к кровати и склонился над Ньетэ. Та слегка запрокинула голову, готовая разить пришельца мощной лапой.

— Отодвиньтесь, — сказал я Мириам.

— Смотрите, как бы она вас не укусила, — с тревогой отозвалась хозяйка.

— Уходите!

Теперь я чувствовал гепарда так, как если бы сам когда-то породил его. Мы не спускали один с другого глаз. Я угадывал страх, зыбкими волнами бугривший его шкуру. Бок учащенно вздымался и опадал. Радужная оболочка глаз меняла цвет с зеленого на желтый, ее то и дело затуманивало, заволакивало фосфоресцирующей дымкой, сквозь которую поочередно проглядывали ярость, страх, сомнение, изумление и снова ярость. Втянув ноздрями запах животного, я понял, что оно больно: пахло от него не землей и нагретым сеном, а раненой плотью, нутром. Моя ладонь открылась в воздухе, и гепард перестал жить. Но губа его дрогнула, обнажив клык, острый, как коготь. За спиной у меня по паркету прошуршали ступни… Это явилась посмотреть негритянка. Я ощущал и страх обеих женщин и велел им отступить в глубь комнаты. Между ними и гепардом установилась некая психическая связь: их испуг передавался животному и усиливал охватившую его панику. Когда оно перестало их видеть, связь прервалась. Оно зависело уже только от меня, и я почувствовал, что оно успокаивается.

— Ньетэ… — позвал я.

Мышцы расслабились; длинный хвост, постучав по простыням, улегся вдоль живота, только кончик его еще вздымался и трепетал. Я пошевелил пальцами и издал негромкое, идущее из глубины гортани ворчание. Тут Ньетэ повалилась на бок, и словно откуда-то из-под нее донесся хриплый рык. Я подождал еще немного, памятуя о молниеносных рефлексах кошачьих. Потом, очень медленно, опустил руку. Чувствуя ее приближение, Ньетэ в сладострастной неге приоткрыла пасть. Она подвинулась, подставляя бок, подобно коже питона испещренный черными точками.

— Девочка…

Мои пальцы коснулись загривка Ньетэ, и по ее туловищу пробежала судорога удовольствия. Прикусив кончик языка, она зажмурилась. Все, она моя. Я начал по-хозяйски трепать ее, сначала в крестце, потом в холке. Она вытянула все четыре лапы и испустила счастливый вздох. Когда я заговаривал с нею, веки ее, окаймленные рыжей полоской, которая, словно начертанная косметическим карандашом, уходила к вискам, с усилием приподнимались, налитые негой, и приоткрывали золотистую, как ликер, радужную оболочку. Под пушистым бедром я щупал влажную и мягкую, подернутую жирком плоть живота, такую нежную вокруг сосков. Потом я кулаком два-три раза легонько боднул ее в голову и поднялся. Ньетэ разочарованно открыла глаза, зевнула, облизала себе нос. Я почесал ее еще, за ушами.