Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Не знаю, увидимся ли мы, дорогая Ронга. Но помните: я храню к вам живейшую благодарность. Вы помогли мне так, что я этого никогда не забуду. Спасибо. Я быстренько кончаю письмо, потому что слышу шаги Франсуа наверху. В эту субботу он, как обычно, уезжает в Нант. Там он делает покупки, пополняет свою аптечку и ходит в кино. Он любит это маленькое путешествие, и я от души желаю, чтобы он вернулся к своим старым привычкам. Ему и в голову не приходит, что я что-то знаю. И пусть не приходит никогда. Он будет со мной словно прощенное дитя. Пишите мне иногда, Ронга!

Сердечно ваша

Элиана.

— Погоди, Франсуа. Я приготовлю список покупок. Мне нужна мастика. В Бовуаре она слишком дорогая. Потом два карниза для штор. Размеры я написала. И потом — ты увидишь — пять-шесть мелочей… Простись со мной, Франсуа, поцелуй меня… Ты бы мог и побриться. А что это за толстый конверт?.. Готова поспорить, он с деньгами! Нет? Вечно у тебя тайны! Не возвращайся слишком поздно… Я приготовлю к ужину сюрприз. Счастливо, Франсуа, милый! Ты так часто общаешься с бессловесными тварями, что и сам разучился говорить! Ну и пусть! Я люблю тебя таким, какой ты есть… Поезжай быстрее… А я буду тебя ждать…

Постукивая молоточком по моим суставам, Клавьер приговаривал:

— Не блестяще, не блестяще…

Я глядел на его гладкий сияющий череп. Полностью лишившийся в свои тридцать пять лет шевелюры, он походил на состарившегося ребенка. Обследовал он меня не торопясь, подобно механику, дотошно осматривающему потерпевший аварию автомобиль.

— Пьешь много?

— Когда как.

— А в среднем?

— Что ж… поутру немного скотча, чтобы взбодриться. Потом иногда часов в десять, если устанешь. После обеда — само собой. Ну а уж к вечеру…

— Студентом, если мне не изменяет память, ты был повоздержанней.

— Да. Я начал пить с тех пор, как сошелся с Марселиной. Уж скоро два года.

— Вытяни вперед руку, ладонь распрями.

Напрасны были мои усилия — пальцы дрожали.

— Ладно… Отдохни, расслабься.

— Вот расслабиться-то я и не могу, старина… Как раз потому я и пришел к тебе.

— Приляг.

Он стянул мне руку тугой черной повязкой, подкачал воздух резиновой грушей.

— Да-а, если с таким давлением будешь продолжать в том же духе, тебе крышка. Работы много?

— Хватает.

— А я думал, в строительном деле сейчас застой.

— Ты прав. Но приходится крутиться.

— Тебе надо отдохнуть. Хотя бы пару недель. И даже…

Он уселся на краешек стола и закурил сигарету.

— Полежать бы тебе в клинике.

Я попытался рассмеяться.

— Погоди… ведь мне еще черти по углам не мерещатся.

— Пока нет, но до этого недалеко. Посмотри, тебе даже рубашку застегнуть — и то проблема. Присядь-ка в кресло… Слушай, ты ее и в самом деле так любишь?

Вот он, вопрос, которого я опасался, — недаром я уже несколько месяцев задавал его самому себе. Клавьер сел за стол, и я вдруг почувствовал себя в роли обвиняемого.

— Ее я хорошо помню, — продолжал он. — Марселина Лефер!.. Когда я уехал в Париж, она была на втором курсе юридического, верно? А разве вы не были уже тогда… м-м… вместе?

— Были.

— Тогда что же произошло?.. Поссорились?

— Она вышла замуж за Сен-Тьерри.

— Сен-Тьерри?.. Что-то я плохо его припоминаю… Хотя погоди, это был такой тощий верзила, изрядный сноб, он готовился поступать в Центральную? Сынок фабриканта?

— Да… Завод шарикоподшипников в Тьере. У отца огромное владение неподалеку отсюда. Да ты, наверное, знаешь его… Почти сразу за Руайя, по левую сторону… Километра два дорога идет через парк…

— Мне придется осваиваться здесь заново, — сказал Клавьер. — Двенадцать лет в Париже — это немалый срок. Я уже не узнаю Клермон-Ферран. А почему она вышла за Сен-Тьерри?.. Из-за денег?

Меня мучила жажда.

— Видимо, да… Но тут все сложнее. Не знаю, помнишь ли ты… у нее был брат…

— Понятия не имел.

— Никчемный лоботряс… старше Марселины, а жил за ее счет. Это он побудил сестру к выгодному замужеству. Ну а Сен-Тьерри сделал этого прохвоста своим личным секретарем.

Теперь я ощущал неодолимую потребность выговориться.

— Постарайся меня понять… У нас не просто вульгарная интрижка. Сейчас я тебе объясню… Можно стакан воды?

— Подожди, я мигом.

Он вышел. В свое время мы с Клавьером были близки. Мы часто встречались в клубе любителей кино. Марселина — та тоже с ума сходила по кинематографу. А потом». потом жизнь разошлась с юношескими мечтами. Один только Клавьер стал тем, кем хотел быть: врачом-невропатологом. А я… Я, грезивший о лаврах Ле-Корбюзье! А Марселина, что так легко отказалась от своей любимой социологии!