Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Она сделала шаг по направлению к лестнице, к спальне, но я устоял.

— Нет? — прошептала она. — Неужели нет? Ты уже уезжаешь? Ну так поцелуй меня, Франсуа, любовь моя…

Ее губы принудили приоткрыться мои. Руки ее сомкнулись у меня на бедрах. Я попался в ловушку. Ее язык искал моего, горячее дыхание обжигало. Я невольно представил себе пчелу, впившуюся в цветок, и грубо отстранил ее. Мириам по-прежнему улыбалась.

— Ты приедешь в воскресенье? Я буду ждать тебя с половины девятого… До скорого, Франсуа, любимый… И не волнуйся так из-за своей жены… Все уладится…

Она подтянула узел на моем галстуке, потом, поцеловав кончик своего указательного пальца, приложила его к моим губам.

— Поезжай быстрее, сейчас тебе совсем не время тонуть…

Я вышел не оглянувшись. Я знал, что она смотрит мне вслед. Наверняка обойдет вокруг дома, чтобы посмотреть, как я уеду. Я яростно рванул машину с места. Ну что ж, тем хуже для Ронги. Я с удовольствием простился бы с ней, пожелал бы ей удачи. А теперь? Приеду ли я к Мириам? Я приехал выведать ее намерения. И попался. Торг оказался таким, каким я его и предвидел: мой отъезд против жизни Элианы. И этот договор мы молчаливо подписали. Мириам будет меня ждать. Билеты на самолет у нее, разумеется, в кармане…

Начиная с этого утра каждая минута будет приближать меня к катастрофе. Да, к катастрофе, потому что я не желал уезжать. Бесспорно, жизнь Элианы драгоценна, ну а моя? Она что, совсем уже ничего не стоит?

Гуа я пересекал с зажженными фарами. Справа и слева чернело море. Темными пятнами проносились буйки, и иногда вдали белое крыло чайки задевало край ночи. Где счастливые зори поры расцвета моей любви? Теперь я крадусь из одного дома в другой в густых потемках. Я сделался боязлив, мысли мои болезненно двоились. Чтобы не шуметь, я остановил машину на дороге и вошел через заднюю калитку. Прошел через сад и открыл дверцу гаража. Я повторял путь Элианы, когда она возвращалась из города на велосипеде. Прибежал молчаливый Том и уткнулся мне в ладонь мокрым носом. Теперь ему нечего бояться Ньетэ. Я щелкнул зажигалкой и поднял ее над головой: люк закрыт. Я отогнал Тома и на цыпочках поднялся на второй этаж. Элиана спала. Я опасался, что, раздеваясь, разбужу ее, и отправился ночевать в кабинет. Я лег и без обиняков задал себе вопрос: соглашусь ли я уехать? Если я уеду, Элиана не простит меня никогда, это я знал твердо. Она цельная натура, никогда не кривит душой. И всегда выбирает либо все, либо ничего. И даже если впоследствии я порву с Мириам, то все равно не дождусь дня, когда мог бы переступить порог этого дома: я стану Элиане чужим. Я могу спасти ей жизнь и навсегда потерять ее любовь. А объяснять ей коварные ловушки Мириам бесполезно, это я тоже знал заранее. И с другой стороны, как может не понимать Мириам, что своим напором она не привлекает меня к себе, а отталкивает? Как может не чувствовать, что я стал ее тайным врагом? Короче: остаться? Невозможно! Уехать? Тоже невозможно!

Избавлю вас от всевозможных романтических фантазий, при помощи которых я надеялся выйти из положения: я играл в эти игры только из добросовестности, желая убедиться, что испробовал все. Решение пришло само собой: я провинился перед Элианой и должен расплатиться за свою ошибку. Я оставлю ей покаянное письмо с признанием во всех своих грехах и уеду с Мириам. Через несколько недель или месяцев я расстанусь с Мириам. Останусь один, потеряв все на свете. По сути, мне оставалось только смириться со своим несчастьем. Но этого-то я и не мог! Против этого восставало все мое существо. Если уж быть совсем откровенным, я понимал, что больше всего на свете не хочу никаких перемен. Я напоминал себе бычка, которого гонят палкой к вагону, а он с налившимися кровью глазами, уперевшись до дрожи в ногах, не двигается с места. Но к утру я смирился с переменой. И когда на рассвете на ватных ногах я подошел к окну и распахнул его, то на раскинувшиеся луга взирал совершенно равнодушно: я уже был чужаком. Я был измотан до крайности, но мне показалось, что я вышел из положения все-таки по-мужски.

Элиана проснулась. Она повернула ко мне свое лицо с выпуклым лбом и заострившимся носом.

— Как рано ты встал! — прошептала она.

Я взял ее руки, они были горячими.

— Плохо себя чувствуешь?

— Нет. Кризис миновал.

Я наклонился к ней и поцеловал ее искренне, горячо, от всего сердца. Я понимаю, что злоупотребляю вашим терпением, копаясь — впрочем, без всякого удовольствия — в своих чувствах, угрызениях совести, раскаяниях. Поверьте, что и на меня это действует угнетающе. Но сказать об этой живой, настоящей нежности мне приятно: она принадлежала Элиане, такой у меня никогда не было к Мириам. Все утро я со смиренной радостью неофита занимался домашними делами. Разослал в газеты объявление о перерыве в работе и стал обдумывать письмо-исповедь, которое оставлю Элиане. Кстати, из этого письма и родилось то, что вы сейчас читаете. Занимаясь делами в доме, я время от времени поглядывал на дорогу. Вот показался утренний автобус. Из-за крутых поворотов при выезде из Гуа он ехал медленно, и я узнал силуэт сидевшей позади шофера Мириам. Она ехала в Париж. Все очень реально — ее поездка, самолет, Мадагаскар. Я прекрасно знал, что все это реально, но почему-то должен был беспрестанно себе это повторять. К двенадцати пришел Малле. После десятиминутного осмотра покачал головой и сказал: