Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Он плеснул себе настоя ромашки. «Кем бы я предстал в ее глазах? Старым чудаковатым холостяком, замкнувшимся в своем одиночестве!»

Эту ночь он спал плохо. Проснувшись, он вспомнил, что сегодня должен начать слежку за Мадлен, и устыдился своей радости, но радость была тут, рядом, — смиренная, но упрямая, как приблудная собака, которую уже не хватает духу прогнать. Он включил приемник. Опять они про орудийную стрельбу, про неизменную активность дозоров! Пускай, это не мешает чувствовать себя счастливым. Насвистывая, он играючи управился с текущими делами, потом позавтракал в ресторанчике, который посещался одними только завсегдатаями. Теперь он уже не испытывал неловкости, разгуливая в штатском платье и ловя на себе подозрительные, а то и открыто враждебные взгляды. В конце концов, не его вина в том, что его не призвали. Он не стал дожидаться двух часов — времени, когда пора было оказаться на проспекте Клебера. Погода стояла прекрасная впервые после пасмурной недели. На улице не было почти ни души. Флавьер сразу же заметил большую черную машину, «толбот», стоявшую перед богатым домом, и не торопясь продефилировал мимо нее. Да, это здесь. Дом, где живет Мадлен… Он вытащил из кармана сложенную газету, медленно побрел вдоль нагревшихся на солнце фасадов. Рассеянно пробежал глазами заметки: в Эльзасе сбит разведывательный самолет, в Нарвик прибыло подкрепление… Никаких дел сейчас: у него выходной, у него встреча с Мадлен; эти часы принадлежат только ему. Он повернул назад, приметил маленькое кафе с тремя столиками, вынесенными на тротуар меж цветущих изгородей бересклета.

— Кофе.

Отсюда ему было видно целиком все здание: высокие окна с орнаментом по моде 900-х годов, балкон с длинным рядом цветочных горшков. Выше — мансарды и голубое с еле заметным ржавым налетом небо. Он опустил глаза: «толбот» тронулся с места и покатил в сторону площади Звезды. Это Жевинь. Скоро появится и Мадлен.

Он залпом выпил обжигающий кофе и усмехнулся собственной поспешности. Чего ради она должна выйти из дому? Хотя нет, она должна выйти: на яркий солнечный свет, в безмолвное ликование листвы, в круговерть тополиных пушинок… Она выйдет, потому что он ее ждет.

Она появилась на тротуаре внезапно. Флавьер отложил газету, пересек улицу. Мадлен была в сером костюме, сильно зауженном в талии. Она прижимала к боку черную сумочку. Натягивая перчатки, она огляделась вокруг. На груди пенились кружева. Лоб и глаза были скрыты короткой вуалью, и он подумал: таинственная незнакомка в маске. Написать бы этот хрупкий силуэт, который солнце обрисовало блестящим контуром на фоне домов в стиле рококо. Он когда-то тоже немного владел кистью. Успеха это ему не принесло. Еще он умел играть на рояле — вполне достаточно для того, чтобы завидовать виртуозам. Он был из тех людей, кто ненавидит посредственность, но не способен возвыситься до таланта. Множество крошечных дарований — и столько же поводов для разочарования! Но о чем это он? Ведь Мадлен уже здесь!

Она поднялась до площади Трокадеро и вышла на эспланаду, ослепительно, до рези в глазах, выбеленную солнцем. Никогда еще Париж не был так похож на огромный парк. Наполовину голубая, наполовину рыжая вздымалась над зеленым ковром Эйфелева башня — милый сердцу тотем. К Сене спускались сады, окружая лестничные марши — ни дать ни взять обрамленные цветами застывшие водопады. Буксирный пароходик издал хриплый клич, заметавшийся под аркой моста. Нынешнее взвешенное состояние между миром и войной вселяло в людей глухое, но мучительное беспокойство. Не потому ли Мадлен шла сейчас с такой неуверенностью? Она, казалось, пребывала в нерешительности: остановилась у входа в музей, затем двинулась дальше, будто увлекаемая невидимым течением. Перешла на другую сторону и на некоторое время присоединилась к гуляющим в начале улицы Анри Мартена. Наконец, словно решившись, вошла на кладбище Пасси.

Мадлен неспешно шла между могилами, и Флавьер готов был поклясться, что она просто продолжает прогулку. Она сразу же свернула с центральной аллеи с ее торжественными шеренгами крестов — застывшим парадом мрамора и бронзы. Она выбирала самые удаленные дорожки, рассеянно посматривая на надгробные плиты с почерневшими надписями, изъеденные ржавчиной решетки оград и разбросанные там и сям яркие пятна цветов. Перед ней по дорожке прыгали воробьи. Городской шум доносился, казалось, откуда-то издалека, и легко можно было вообразить себе, будто ты перенесся в какую-то дивную страну, за пределы обычной жизни, перепрыгнул в другое измерение. Вокруг не было никого. Но каждый крест означал чье-то присутствие, за каждой эпитафией проглядывало лицо. Мадлен медленно пробиралась сквозь эту окаменевшую толпу, и ее тень смешивалась с тенями надгробий, переламываясь скользила по ступенькам часовен, внутри которых томились на бессменной вахте ангелочки. Иногда она останавливалась, чтобы прочесть какое-нибудь полустертое имя: «Семья Мерсье», «Альфонс Меркадье. Он был заботливым отцом и супругом»… Попадались камни, которые покосились, вросли в землю подобно затонувшим кораблям. Кое-где на них устроились ящерицы с пульсирующим горлом и устремленной к солнцу змеиной головкой. Казалось, Мадлен доставляет удовольствие обходить эти глухие уголки, навсегда позабытые родственниками усопших. Постепенно замысловатый маршрут вывел ее к центру кладбища. Она наклонилась, подобрала красный тюльпан, упавший с подставки, и по-прежнему не торопясь подошла к одной из могил, подле которой и замерла в неподвижности. Укрывшись за часовней, Флавьер мог беспрепятственно наблюдать за ней. Лицо Мадлен не выражало ни экзальтации, ни скорби. Оно, напротив, дышало умиротворенностью, счастливым покоем. О чем она думала? Руки ее были опущены, в одной она держала тюльпан. Сейчас она вновь стала похожей на портрет, на одну из тех женщин, которых обессмертил гений живописца. Она полностью ушла в себя. Флавьеру пришло на ум слово экстаз. Может, это один из тех приступов, о которых говорил Жевинь? Может, Мадлен во власти мистического бреда? Но у мистического бреда другие, весьма характерные, симптомы, насчет которых невозможно обмануться. Скорее всего, Мадлен просто молилась за какого-нибудь усопшего — например недавно почившего родственника. Однако могила казалась давнишней, заброшенной…