Буало-Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 4. Лица во тьме. Очертя сердце. Недоразумение.

А ведь верно. Эрмантье отыскал персики: пушистые, теплые, уже мягкие на ощупь. Вокруг его головы жужжали пчелы. Или, может, это внутри головы? Огромным усилием всего тела он переставил ногу назад, словно вытаскивал ступню из трясины.

— Пойдем отсюда, — пробормотал он.

Сев в машину, он зябко съежился. Машина свернула влево. Клеман, видимо, намеревался ехать по так называемой «частной дороге», узенькой и каменистой, пробиравшейся через тощие поля к дюнам. Туда или куда-нибудь еще, какая разница? Сунув правую руку в карман, Эрмантье незаметно вытер о платок большой палец. Затем указательным пальцем поскреб кончик ногтя, где еще оставалась вязкая влага. Точно таким манером ему хотелось бы поскрести и тот уголок в своем мозгу, где застряло воспоминание о пустой, совсем пустой клумбе. Ибо накануне вечером она была пуста. Во всяком случае, его руки сочли ее таковой.

«Бьюик» шел так мягко, что никаких толчков не чувствовалось, но в полуоткрытое окно проникал терпкий, насыщенный многими запахами воздух, заставляя вспоминать знакомые картины: открытое море, белые паруса, лошадей, пасущихся на краю пастбища.

— Хотите немного пройтись? — спросила Кристиана.

— Очень хочу, — слабым голосом ответил Эрмантье.

— Я остановлюсь у мельницы, — предложил Клеман.

Мельница Плентиво. Эрмантье чуть было не купил ее из-за вида на океан. А может, еще и потому, что крылья и весь механизм сохранились полностью. Плентиво, владельцы мукомольного предприятия в Жонзаке, переделали старую мельницу, превратив ее в уродливую виллу, куда сами никогда не приезжали. Эрмантье вышел из машины, принюхался к порывистому ветру.

— Море очень спокойное, — заметила Кристиана.

Он предпочел бы, чтобы она ничего не говорила и позволила ему идти на свой страх и риск. Впрочем, он без труда определил, где находится. Мельница — слева. Справа — широкий изгиб берега, который, заостряясь, превращается в меловой уступ, низко нависший над водой и напоминающий крейсер на якорной стоянке. Впереди серое море. На горизонте — скопление облаков, откуда с наступлением вечера будет доноситься громыхание далекой грозы. Эрмантье выпрямился. У него было такое чувство, будто он ускользнул из-под власти злых чар. Как жаль, что он не может сразу побежать к воде.

— Пошли! — сказал он. И двинулся вперед широким скользящим шагом, оставляя за собой на песке две борозды.

— Давайте я провожу вас, Ришар! Не туда! Не туда! — закричала она вдруг с испугом.

— Если я даже упаду, — проворчал Эрмантье, — согласитесь, большого вреда не будет.

— Мы на самой вершине дюны, — запыхавшись, сказала Кристиана.

Эрмантье улыбнулся.

— Послушать вас, так можно подумать, что речь идет о горе. А ведь это даже не дюна. И спуск такой пологий!

— Возвращайтесь назад! — сказала Кристиана.

Ветер свистел в зарослях чертополоха и тамариска. Раздался крик чайки, но такой слабый, едва различимый в плотной пелене безмолвия. Во тьме, державшей Эрмантье в плену, пейзаж казался торжественным, почти застывшим и простиравшимся до бесконечности. Если бы Кристиана не употребила слова «вершина», у Эрмантье наверняка не возникло бы внезапного ощущения пустоты. Он отступил на шаг. Это было странно — то, что творилось с ним. Стоило Кристиане сказать: «На вашем персиковом деревце выросло три персика», — и персиковое дерево оказалось тут как тут. Теперь она говорит: «Не ходите дальше», — и он уже не может избавиться от ощущения начинающегося головокружения, а между тем, мысленно он прекрасно представляет себе мягкий песчаный уступ, окаймляющий пляж. Любой ребенок играючи скатился бы с него. «Стало быть, я так беспомощен?»— подумал он. Прогулка внезапно утратила для него всякий интерес. Он оперся на Кристиану и позволил увести себя.

— Сейчас прилив, — объяснила она.

Пусть так. Прилив или отлив, море все равно невидимо. Песок скрипел у них под ногами, и время от времени что-то хрустело: должно быть, скорлупа каракатиц.

— Мне хотелось бы дойти до самой воды, — попросил Эрмантье.

Теперь они ступали по более твердой почве. Моря почти не было слышно. Вместо того чтобы бушевать, как обычно, с глухим хлюпаньем набрасываясь на берег и ударяя друг о друга камни, оно катило небольшие волны, тихий плеск которых не соответствовал ощущению бескрайности. Эрмантье приготовился слушать мощный неумолчный гул, а вода у его ног журчала, словно ручеек. Он наклонился, почувствовал, как она, теплая, немного липкая, бежит между пальцами, пенясь на песке, словно шипучее вино в стакане. Он попробовал ее. Она была безвкусной и горьковатой. Хоть это оказалось бесспорным.